Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко

Николай Полотнянко

Симбирская трилогия. Атаман всея гулевой. Книга 2

«Ах! Боже мой, чуть не забыл! Вот тебе задача: историческое сухое известие о Стеньке Разине, единственном поэтическом лице русской истории».

А. Пушкин

(из письма брату Льву, ноябрь 1824 г.)

© Полотнянко Николай Алексеевич, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Русь была некрепка.

И казак Стенька Разин

Поманил голытьбу на удачу и риск.

И свирепого бунта пошли метастазы

На Москву,

Но запнулись о верный Синбирск.

Город был возведён

Как форпост на востоке,

От набегов разбойничьих стража и крепь.

Он стоял на обрыве, крутом и высоком,

И сторожко глядел на немирную степь.

Стенька Разин поджёг

Русь святую низовий.

Пал Царицын,

Саратов, Самара – вослед.

И дохнуло пожаром и запахом крови

На Синбирск,

И крутым приближением бед.

– Вор у стен, —

Доносил своему государю

Князь Барятинский, —

Выжжен посад.

Сдан стрельцами острог,

Но снесём эту кару,

Уповая на Бога

И строй иноземный солдат.

Но Господь не помог.

И бежал по Казанской дороге

Князь, и с ним недобитая рать.

На казацком кругу,

В синбирянами сданном остроге,

Решено было крепость осадою брать.

А пока

Распустил Стенька Разин загоны

По округе, чтоб гнёзда дворянские жгли,

И казачьи повсюду вводили законы,

И рабов превращали в хозяев земли.

И стекались к Синбирску

Несметные толпы.

И кипели, как брага,

От хмеля и зла:

Казаки, бурлаки, бобыли и холопы…

Жажда мести и воли

Их на приступ вела.

Целый месяц Синбирск

В круговой был осаде.

Но не дрогнул державный

Двуглавый орёл.

А в Казани Барятинский новые рати

Собирал

И на выручку городу шёл.

Глава первая

1

Соловый конь, оставленный Максиму верным человеком, оказался крепким и привычным к лесу: шёл, сноровисто обходя поваленные старостью и буреломом деревья, не лез в чащобу, а выбирал путь попросторней среди мелколесья и остерегался болотин, откуда несло гнилью и сыростью. В первые дни пути убеглый холоп не стремился попасть на проезжую дорогу, останавливался часто и подолгу. Думы о потерянной Любаше разрывали его сердце отчаяньем. Во всем, что с ней случилось, Максим винил только себя, и от этого ему становилось ещё горше. Несколько раз он порывался вернуться в Воздвиженское и сжечь усадьбу Шлыкова, но бессильный гнев понемногу отгорал в нём, хотя, и это ему было ведомо, память о Любаше всегда будет тлеть в его сердце незатухающей болью, как угли под пеплом.

Назад пути не было, и, проснувшись от шума вековых сосен, он умылся в роднике, разгрыз сухарь, запил водой и, свистнув бегавшего в кустах пса, пошел к высокому холму, чтобы оглядеться. Скользя по лиственной опади, Максим взобрался на вершину и увидел, что вокруг него, куда ни кинь взгляд, простирается дремучий лес, без малейшего намека на присутствие человека. На вершине ярко сияло солнце, а внизу лес был затенён и сумрачен, из него ещё не ушла ночь, но мало-помалу верхи деревьев уже начинали светлеть и отсвечивать молодой листвой.

Внезапно отчаянно забрехал Пятнаш, и чёрная тень скользнула по земле. Пёс выскочил из-за дерева и прижался к ногам хозяина. Рядом снова промелькнула тень, и Максим понял, что своим появлением он обеспокоил орла, свившего громадное гнездо в ветвях могучего дуба. Орел сел на толстую ветку и, втягивая голову в плечи, неотрывно смотрел, готовый броситься на пришельцев в любое мгновенье. Максим сбежал вниз, схватил лошадь за повод и поспешил укрыться в частых зарослях молодых дубков. Вдогон раздавался шип и клёкот разъярённого хищника.

«Царь-птица! – восхитился Максим, чувствуя, как в ногах и руках утишается дрожь ознобного испуга. – На такой чудо-птице в один день домчался бы до Волги-реки! Вольно ему летать, где похочет. А тут ползи, как червяк, и не знаешь, куда выползешь».

Этот случай убедил его, что в лесу смертельного подвоха можно ждать отовсюду. Максим отошел от холма, привязал Солового к дереву и рассупонил вьюк. Достал из кожаных ножен выкованный им самим клинок, полюбовался матовым блеском металла, коротко размахнулся и срубил, как былинку, в руку толщиной березку. Приладил оружие к поясу, сел на коня и направился в сторону восходящего солнца.

К полудню Максим вышел на поросшую сосновым редколесьем гриву, остановился и посмотрел назад. На самом краю неба он едва отыскал холм с орлиным гнездом на дубе, а впереди перед ним простирался все тот же бескрайний лес.

Спустившись с гривы, Максим обрадовался ключевому ручейку, быстро текущему в меловом ложе, напился воды и напоил коня, который измаялся отбиваться от комаров. Было жарко, и они качающимися столбами висели в воздухе, лезли в рот, уши, глаза, забивали ноздри. Максим с надеждой посмотрел на небо, но на нём не было ни облачка. Перейдя ручей вброд, он вошёл в ельник, сырой и тенистый. Земля под ногами мягко пружинила, колючие ветки хватали его за одежду, было душно, но Максим упрямо шёл вперед, пока ельник не кончился и начался светлый, березы и осины, лес. Солнце уже клонилось к земле, и он, выбрав небольшую сухую поляну, остановился. Сняв с коня вьюк, удлинил повод и пустил Солового пастись. Пятнаш упал на траву и тяжело дышал, высунув язык.

К вечеру Максим преодолел еще верст с десять пути и, когда начало смеркаться, отыскал родничок, напоил коня, набрал котелок воды и ударами ноги разломал гнилую березу на кострище. Развел огонь, вскипятил воду, насыпал в неё три горсти толокна, перемешал, остудил варево и поел.

Костер догорал, и Максим решил, что огонь нужно поддерживать всю ночь, и поджёг толстый березовый обломок, положив рядом ещё несколько, чтобы пламя переходило с одного на другой. Он плохо знал лес, но осторожность подсказывала ему, что вокруг немало бродит зверей, которых следует опасаться. Пёс тоже чего-то боялся, жался