Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
— Хочешь, совет добрый дам? — взяв подругу за руку, спросила ее Варвара и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Попросись на исповедь к новому батюшке, не помню, как зовут его…
— Отец Аввакум, — тут же подсказала Глашка.
— Точно. Отец Аввакум. Мне он показался человеком иным, чем наши батюшки. Чем-то на монаха похож, хотя наши монахи тоже хороши, почти что одни пьяницы в монастыре живут. Ленивые. И спят до обеда каждый день. А этот, новый, так и горит весь, словно свет какой от него исходит.
— Где это ты свет увидела? — хихикнула Глашка. — Я вот ничего такого не заметила. А ты — свет! Но точно заметила, на наших он ничуть не похож, иной какой-то. Ничего, здесь, в Сибири, поживет и таким же станет. Такая уж у нас сторона, видать. Меняет людей…
— Вот и сходи к нему, — настойчиво повторила Варвара, — авось поможет чем. Чего теряешь? Только глазки свои не строй ему, незачем.
— Ишь ты, поглянулся, что ли?
— А хоть бы и так. Но не так, как тебе мужики все, а иначе…
— Это как же мужик может иначе поглянуться? Не пойму я тебя что-то.
— Ну и ладно, не понимай, твоя печаль. Спать, однако, пора. Давай прощаться, что ли. Засиделись допоздна. Как одна в темень такую домой пойдешь? Тут и заблудиться недолго.
— Не заблужусь, не переживай, — со вздохом отвечала Глафира, вставая. — Не от того мне помереть суждено. Прощай, подруженька, хорошо поговорили сегодня. Спасибо тебе.
— Не за что, — просто ответила Варвара.
* * *
Когда Глафира ушла, то Варваре, оставшейся одной, вдруг сделалось совсем одиноко и до того тошно, что не хотелось даже вставать из-за стола, убирать посуду, стелить постель. Она с тоской глянула вокруг себя, словно ожидала увидеть что-то новое, необыкновенное, но в доме были до боли, до одури знакомые предметы: давно небеленая печь, посудные полки в углу, ткацкий станок, доставшийся от матери, и деревянная кровать, также унаследованная от родителей. На ней десять лет с лишком умирал отец, а через небольшой срок и мать испустила последний вздох. Теперь вот ей, Варваре, предстоит ждать, когда приедет ее время, чтоб последовать вслед за ними. Только никто не будет сидеть подле, утешать простым словом, утирать ненароком скатившуюся слезу, не позовет батюшку для последнего причастия. Разве что подружки, не оставляющие ее пока своим вниманием и заботой. Но это пока она здорова, а случись что — и нужна ли будет? Навестят ли? Вряд ли. У всех свои заботы, свои тягости. Уж так человек устроен: на праздник гуртом, а грустить идет каждый в свой дом. И ничегошеньки с этим не поделаешь, не поменяешь.
А что такое печаль, знала Варвара хорошо. Жила она в каждом уголке ее вдовьего дома, и стоило лишь дать ей потачку, задуматься о чем, как выползала та и мазала все вокруг себя густой черной смолой, гасила искры былой радости, застилала глаза туманом, сковывала мысли, деревенели чувства, и даже спасительные слезы не шли на выручку, высушенные жесткой рукой коварной сожительницы одинокого человека.
И было лишь одно спасение от врага того — работа, заделье какое, лишь бы занять руки, а вслед за ними и мысли все любым трудом без перерыва, без самой краткой остановки до полного изнеможения. Но работать в одиночку умел далеко не каждый мужик, а тем более бабский труд испокон века был общий, семейный. На мужа, на детей ли, а то и по найму, но опять же во имя чего-то.
А работать на самого себя русский человек не приучен, нет в нем такого обычая и привычки. Не ставит он себя во главу угла ради обычного достатка, тем паче собственного богатства. Если и встречаются такие, то смотрят на них другие люди с подозрительностью и недоверием. Знать, лукавый попутал, коль начал мужик о достатке мечтать. А там, глядишь, коль подымется над другими, зазнается, возгордится, большим человеком себя почувствует, с соседями знаться перестанет, работников в наем брать начнет, чтоб богатство свое умножить. К такому, как известно, Господь не благоволит, поскольку не иначе, как спознался он с нечистым, и уготовлена ему прямая дорога в ад, и никакими благодеяниями уже не спасет он душу свою.
Потому и Варвара, начавши было какое дело, вскоре забрасывала его, не видя особой нужды в делании его. На кусок хлеба она худо-бедно и без того зарабатывала. Правда, случалось, сидела голодом по нескольку дней, но рано или поздно обращались к ней за помощью, и тогда опять можно было какое-то время жить безбедно, то есть быть в меру сытой и не думать о дне завтрашнем. Так и жила она одиноко среди людей, не ожидая для себя особых благ, но твердо веря, что за страдания ее рано или поздно пошлет Господь утешение, и нужно лишь дождаться того часа, гоня от себя коварную печаль, только и ждущую, как бы незаметно вползти к ней в душу и там навсегда поселиться.
* * *
Кто крал, вперёд не кради, а лучше трудись,
делая своими руками полезное, чтобы было из чего
уделять нуждающемуся.
Еф. 4, 28
Меж тем Устинья выполнила свое обещание и спровадила слегка протрезвевшего Фому на реку за водой для отца Аввакума. И тот, чертыхаясь и проклиная тот день и час, когда спознался с неугомонной бабой этой, поплелся с самодельными саночками на реку, там зачерпнул из проруби пару ведер воды в небольшой бочонок и повез по направлению к дому протопопа.
Дорога, а точнее, небольшая тропа была хорошо утоптана такими же, как он, водовозами, возившими по ней драгоценную влагу, нужную для всяческих хозяйственных нужд жителям монастырской слободки. Рядом шла наезженная дорога, по которой опять же за водой направлялись те, кто развозил воду на собственных лошадях для состоятельных хозяев, зарабатывая тем самым себе на пропитание. В большинстве же своем хозяева те имели собственных лошадей и считали наем водовозов неоправданной тратой, справляясь собственными силами с этой нехитрой обязанностью. Так или иначе, путь к реке, поддерживающей жизнь всего сибирского города, никогда не пустовал. А чуть дальше чернела пригоршнями втоптанного в снег лошадиного навоза дорога, ведущая на ту сторону реки. По ней всю зиму тянулись длиннющие обозы в татарские и остяцкие юрты, увозившие к ним в рогожных мешках намолоченное с осени зерно,
