Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
— Зачем ему твой платок? — теперь уже рассмеялась Варвара.
— Кто его знает, зачем. Может, на память себе хотел оставить, а может, зазнобе своей подарить удумал. Он мне ни в чем не признался и больше я его не встречала. А можно еще, если ношу какую несешь, то поставить ее на землю и ждать, может, парень тот или мужик помощь предложит.
— Ага, предложит, — скривилась Варвара, — не приходилось мне таких пока встречать, которые бы помощь предлагали. Все больше спереть норовят, но помощь предложить… Нет, вряд ли…
— Может, иной и не предложит, всякое бывает, — согласилась с ней Глашка. — Но я тебе говорю о разных случаях, а там уж как выйдет. Всего наперед не угадаешь, только в нашем бабьем деле ко всякому надо быть готовой. Если башка варит, сама сообразишь, как поступить, главное, не теряйся и вида не показывай, что ты все это специально делаешь.
— А вдруг догадается?
— Ну и пущай! Что с того? В съезжую избу на воеводский двор за это не потащат, кнутом не накажут. Мало ли кому что почудиться может. Говорю же, стой на своем, будто бы и платок нечаянно обронила или, там, ноша тяжелая. И все тут…
— Спасибо за доброту твою, — полушутя поклонилась ей Варвара, — но только не в коня корм. Не для меня это, никогда не решусь повести себя так вот. Ты уж прости, но не мое это занятие.
— Откуда ты знаешь, что твое, а что не твое? Тогда и досиживай век свой соломенной вдовой. Это твое?
— Кто знает, может, мое и есть. Батюшка на службе как-то говорил, мол, грехи родителей дети их восследуют. Верно, от батюшки и матушки их грехи на меня и легли. Да и своих предостаточно.
— Нашла кому верить, батюшкам! — фыркнула Глафира. — Чужие грехи они помнят, а о своих знать не желают. Тоже мне, святоши! Уж я-то с ними не понаслышке знакома, знаю их, как свои пять пальцев, и веры моей им нет.
— Кому же ты тогда веришь? — спросила ее Варвара, хотя не ждала, что Глашка ответит на этот счет что-то вразумительное. Так и вышло.
— Себе верю, и то до обеда, — хохотнула та, — но только не батюшкам нашим. Вруны они все, как один. Врун на вруне едет и вруна погоняет.
— Ну, зачем ты так, — попыталась урезонить подругу Варвара, — они тоже люди, как мы все. Не святые…
— Вот-вот, не святые, — подхватила ее слова с радостью Глашка, — а нас, грешных, поучают. Кто им на то право дал? Нисколечко к Богу не ближе, чем мы с тобой или иной кто. А туда же… Лезут с вопросами в самую душу, поучают…
— То злоба в тебе говорит, Глашенька, — впервые ласково назвала ее Варвара. — Так жизнь устроена: одни выше, другие — ниже. Весь мир поделен на бедных и богатых, на праведников и грешников, на тех, кто Богу служит, и кто на исповедь к ним идет…
— Сама-то давно на исповеди была? — с вызовом спросила Глашка. — Я вот не помню, когда. И не жалею. Нечего мне там делать. Последний раз в соседнюю церковь ходила года два назад или три. Позабыла, когда то было… — Глафира проговорила это как-то отрешенно, словно погрузилась в свои воспоминания. — Там батюшка совсем молодой тогда служил. Потом мне сказали, отец его занемог и сына пристроил на свое место. Алексеем его звали.
— Алексей — человек божий, — тихо проговорила Варвара, на что Глафира буквально взорвалась:
— Ага, божий! Мордой пригожий, а душой негожий! Слушай, расскажу. Подошла я к нему на исповедь и глянула так, как тебя только что учила. Он и растаял, ажно затрясся весь, глаза засверкали, так на меня и глядит, словно на пряник медовый. А я дура, начала ему взаправду в грехах своих каяться. С кем жила тогда, все рассказала. Был у меня в полюбовниках тогда попович один. Тебе не скажу, как его звали. Ни к чему это. Ты, чай, не батюшка. И вот тот, Алексей, стал у меня имя его выспрашивать. Назови имя своего полюбовника, да назови. Я и бухнула сдуру. Батюшка же! Тайну хранить должен! А через срок какой узнала, что поповича того отец его родной проклял и из дома выгнал за связь со мной. Так мне и сказали: за то, что с блудной девкой связался. Это я-то — блудная! Да черт с ним, как меня назвали. Хоть горшком называй, да в печь не сажай, как говорится. А попович тот, не долго думая, пошел на реку и в прорубь нырнул. Только свой кушак на льду и оставил. Говорили, что отец его потом волосы на себе рвал и с горя помер скоро. А толку что? Раньше надо было думать, когда сынка проклинал…
Глашка ненадолго замолчала, и тонкие скулы ее, обтянутые смуглой кожей заострились, глаза сузились, а ноздри раздулись. Было в ней что-то хищное, от птицы. Не хватало только крыльев за спиной. Варвара представила ее парящей в небе и падающей камнем вниз на очередную жертву. Получилось очень правдоподобно.
— А почему вдруг ты решила, что этот самый Алексей передал все отцу твоего полюбовника? — осторожно спросила она Глашку, стараясь не вызвать в ней неудовольствие.
— Кто же еще? — искренне удивилась та. — Больше некому. Он наверняка и передал все. Я это сразу поняла.
— Мог иной кто сказать, — упрямо мотнула головой Варвара, — мало ли наушников у нас в городе. И кто тебе сказал, что у поповича того только ты одна в полюбовницах ходила? Я так думаю, могли и другое быть… И не одна…
— Точно, — неожиданно легко согласилась Глашка, — могли. И чего я себе в башку свою дурную вбила, что он только за мной одной ухлестывал? Кобель тот еще, ему с десяток таких, как я, подавай. Ой, Варька, ой, голова! Спасибо, глаза мне открыла. А то я прямо извелась вся, что по моей вине тот попович в прорубь кинулся. Нет, не все так просто на этом свете, как нам кажется. Но все одно — батюшкам не верю, и верить не желаю!
— То твоя печаль, — спокойно ответила ей Варвара. — Но и без исповеди жить тяжко, по себе знаю.
— Ты как хочешь,
