Жанна д"Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
Шарль, набычившись, взглянул на герцогиню.
– Господин де Ла Тремуй служит мне так же преданно, – раздельно выговорил он.
И лицо мадам Иоланды потемнело…
Шарлю не нравилось всё, что здесь происходило.
Ему надоело разрывать себя на части ради той вражды, которую вели «матушка» и первый советник. И вообще надоело быть этаким неодушевлённым «яблоком раздора». Вырывая его друг у друга из рук, они показывали зубы, старались откусить для себя часть побольше, чтобы не оставить сопернику ничего, и не замечали, что от их укусов в первую очередь больно самому Шарлю.
Да, возможно, Ла Тремуй не настолько предан, как желает показать. Скорей всего устраивает какие-то свои дела. Но разве мадам герцогиня не такова же?!
Шарлю не следовало так унижаться и каяться десять лет назад после убийства герцога Бургундского. Разочарованный взгляд «матушки» до сих пор стоял перед глазами. И чем более явными становились признаки того, что Европа обо всём забыла, тем более раздражающим становился этот взгляд.
«Я не прежний ребенок, – твердил себе дофин. – Я умею принимать взвешенные решения". Но стоило мадам Иоланде появиться рядом и заговорить – неважно о чём: о политике ли, о делах при дворе, или о его собственной семье – как что-то внутри непроизвольно сжималось, признавая, что права, права, она снова во всём права! Её советы всегда действенны, помощь – существенна, и всё бы ничего, кабы не это разочарованное сожаление, застрявшее во взоре!
Его отголосок теперь мерещился Шарлю у всех: у Дю Шастеля, у Ла Ира и даже у собственной жены, которая говорит, что сочувствует… всегда сочувствует, а на деле наверняка разочарована так же, как и её мать! Недавно Мари спросила, почему Шарль с ней больше не нежен, и в первое мгновение он смутился. Но тут же снова увидел… А потом почти прокричал:
– Я теряю королевство, мадам!
И в ответ услышал:
– Я сожалею…
А этим сожалением, черт его раздери, Шарль сыт уже по горло!
На том мосту, где он отдал приказ об убийстве герцога Бургундского, на него смотрели с ожиданием и надеждой. И никаких упреков или сочувствий, потому что правителя нельзя жалеть или осуждать!
Вот Ла Тремуй – он всё понимает, хотя и пройдоха, каких мало. Но, может, потому и понимает, что пройдоха? В любом случае, его настороженное выжидание удобного момента всегда и во всём Шарлю куда милее всех этих сожалений. Он прекрасно осознает чего ждет Ла Тремуй – его монаршей милости. И это приятно! Это как раз то, что поднимает «Буржского королька» до положения короля!
А взгляды, которые дарит Катрин де Ла Тремуй – вообще одурманивают до самозабвения!
С некоторых пор Шарль вдруг начал находить особую прелесть в этих нагловатых, как вызов на турнир, взорах! Дарила их не одна только мадам Катрин, но и некоторые фрейлины при дворе его жены. Красивые дочери знатных семейств… Мог ли прежний забитый мальчик мечтать когда-либо о таком внимании? Это не постное сочувствие Мари – это преклонение перед властью и силой, которое словно хорошая свита в той же мере необходимо королю, в какой не нужны ему порицание и жалость.
«Я не прежний ребенок!».
Однако, когда известие о «селедочной битве» дошло до Шинона, он целую ночь просидел в своих покоях, дрожа от страха. Казалось, что прямо утром к замку подъедет другой гонец – уже с английскими леопардами на камзоле – и объявит, что Орлеан пал…
«Матушка, матушка, спаси меня!», – всхлипывал Шарль, зарываясь лицом в подобранные к подбородку колени.
Ах, если бы она пришла, как раньше! Или хотя бы прислала к нему Танги… Преданного Танги, который спас его когда-то из захваченного Парижа…
Но утром никакого гонца не было, а мадам Иоланда была слишком занята: писала какие-то письма и всё совещалась, совещалась, совещалась… Пришёл только Ла Тремуй. И снова предложил мирные переговоры с Бургундцем, говоря, что это есть хоть какой-то путь к спасению…
Не самый лучший выход, учитывая все обстоятельства, однако, на фоне ночных страхов это действительно показалось разумной мыслью.
– Да, да, да! – закивал тогда Шарль.
Но тут же порывисто схватил Ла Тремуя за руку.
– Нет… подождите…
«Надо посоветоваться с матушкой», – едва не вырвалось у него. И Ла Тремуй это понял. И не сдержал презрения, тенью промелькнувшего по его лицу.
Вот тогда Шарлю всё окончательно и перестало нравиться.
Хорошо, что приехал Алансон, с которым можно было поговорить хотя бы по-дружески. Но герцог был связан по рукам и ногам своим выкупом и помочь ничем не мог.
И тут – о чудо! – появляется эта девушка!
Шарль сразу понял, какой драгоценный шанс дарит ему Судьба. И дело было не только в спасении. Помешанная на всяких кудесниках матушка, наверняка станет ратовать за эту девицу, даже невзирая на её плебейское происхождение. А Ла Тремуй, чьи планы в этом случае полетят к черту, конечно же, станет возражать. Шарль даст им возможность сцепиться друг с другом открыто, а потом поступит как истинный король – не уступит никому! То есть девушку он обязательно примет, потому что не дурак: понимает, каким мощным стимулом может стать её «божественное» призвание!.. И выслушает, и обязательно при всех, но так, чтобы ни матушка, ни Ла Тремуй не смогли бы торжествовать!
Он и на это совещание согласился, чтобы конфликт выглядел ярче. И позволил обеим враждующим сторонам пригласить своих сторонников, чтобы более чётко определились границы «за» и «против». И даже «Соломоново решение» приготовил…
Тут спасибо Алансону – это он подсказал отличный розыгрыш с переодеванием. Вроде бы и развлечение, но в то же время – и проверка. Шарль хохотал, как безумный, когда герцог изложил свой план, и даже предложил подучить как-нибудь эту девицу «найти» его в толпе, чтобы утереть всем нос. Но сам же от этой идеи и отказался.
– Сначала посмотрю на неё, – сказал он, сделавшись вдруг серьёзным. – Если девица сумеет быть убедительной сама по себе, то я поверю, что Господь желает мне помощи. А если она глупа, как все эти крестьянки, которые считают, что несколько лишних молитв за день делают их всевидящими, то пусть сгорит в адском огне вместе со всеми своими планами, каковы бы они ни были! Я не матушка, чтобы привечать всех, кому взбредет на ум говорить от имени Господа.
Да, он не матушка. Он не стал «делать лицо», как она, когда явилась на это совещание. Молча слушал де Сегена и терпеливо ждал, когда конфликт разгорится во всей красе, чтобы одним махом уравновесить
