Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут
С тех пор Гульят тайно покровительствовал ему. Это ведь он рассказал Ашариду о простом школьном учителе, достойном царской службы. И при каждой возможности туртан старался быть поближе к сыну, а если надо и предостеречь:
— В следующий раз будь осторожнее, — напутственно сказал он сыну, найдя его на пиру. — На моем веку было немало писцов, которые поплатились головой и за меньшее, чем за небрежно сказанную фразу. Зачем надо было говорить царю о плохом пророчестве?
Мар-Зайя посмотрел на туртана свысока, давая понять, что не нуждается ни в чьих поучениях. «Никогда не доверяй тем, кто набивается тебе в друзья. Особенно если они сильнее и могущественнее тебя», — нередко приговаривал его дядя Ариэ, который заменил ему отца.
— О прославленный и непобедимый туртан, разве я вхожу хоть в один кисир, который тебе подчиняется? — Мар-Зайя произнес эти слова в насмешку на незнакомом для Гульята языке.
Военачальник в ответ улыбнулся:
— То, что ты умен, может лишь повредить тебе при дворе… Неважно, что ты сказал, главное — как и кто ты. Я уверен, в твоих словах не было ничего обидного. И чей же это язык? Киммерийцев?
Мар-Зайя, кажется, удивился прозорливости туртана:
— Ты почти угадал… Скифов. У них похожие языки. В чем мне действительно нужна твоя помощь, так это в поисках Омри, начальника внутренней стражи Тиль-Гаримму. Я слышал, что его не нет ни среди пленных, ни среди убитых.
— Откуда тебе знать о том, где прячется этот мерзавец?
— У меня есть тайный план города. Если ты дашь мне два десятка воинов, я обойду с ними все лазейки, где он мог укрыться.
— Зачем он тебе?
— По его приказу были убиты мои друзья. Я успокоюсь лишь, когда увижу его отрубленную голову.
— Прости, уважаемый Мар-Зайя, — с улыбкой и легким поклоном ответил отказом военачальник. — Даже, если это как-то связано с твоим предыдущим посещением Тиль-Гаримму, стоит ли ворошить рану? К тому же сегодня мы празднуем победу!
У Гульята были причины отговаривать сына. Хотя бои давно стихли, где-нибудь в подземных ходах и потаенных местах все еще могли скрываться защитники города. Попади Мар-Зайя с его людьми в западню, откуда нет выхода, — неизвестно чем все закончится. Кроме того, судьбой начальника внутренней стражи Тиль-Гаримму был обеспокоен принц, накануне предупредивший туртана: по возможности захватить сановника и в плен втайне ото всех привести к нему.
«Не хватало еще, чтобы Мар-Зайя наделал глупостей и настроил против себя Арад-бел-ита», — с тревогой подумал Гульят, и осмотрелся, выискивая за столом наследника. Кажется, еще недавно он был рядом, а теперь его и след простыл.
Наместник Ша-Ашшур-дуббу из провинции Тушхан поднял кубок, славя царя Ассирии, ему отвечали хором, воздавали хвалу богам и пили до дна, музыканты стали играть на арфах гимн, посвященный Гильгамешу[46]. Веселье было в самом разгаре.
За спиной у Мар-Зайи встал Набу-шур-уцур и тихо сказал:
— Принц хочет с тобой поговорить. Ступай за слугой, он проводит тебя.
6
История, рассказанная писцом Мар-Зайя.
За семь лет до падения Тиль-Гаримму.
Тринадцатый год правления Син-аххе-риба
Они ворвались в наш дом среди ночи.
Сорвали с петель дубовую дверь, тяжелыми сапогами прошлись по маминому цветнику, перевернули котел с еще теплой водой, стоявший на очаге, ногой отшвырнули в угол, встретившуюся на пути кошку, закололи бросившегося на них старого раба.
Пятеро остались во дворе, пятеро вбежали в дом. Кто-то выкрикивал:
— Атра! Нам нужен Атра!
Опрокинули стол на толстых резных ножках со львами у основания — отцовскую гордость. Зачем-то принялись рыться в сундуках, выбрасывая из них старую одежду, поношенную обувь, запасы ткани, глиняную и медную посуду, мамины безделушки, сестрины игрушки, семейные реликвии…
Бессловесные, бесполезные амулеты, развешанные у входа, статуэтки божков, аккуратно расставленные мамой на шкафах, дрожали, падали на пол, уже не ожидая ни молитв, ни поклонений. Они не защитили нас. Бросили на произвол судьбы. О, жестокосердные, слабовольные боги, будьте вы прокляты!
— Уведи детей, — приказал матери мой отец; с покорностью шагнув навстречу судьбе, он стал их упрашивать: — Что вы делаете? Не надо! Прошу вас, не трогайте никого!
Огромный безбородый, обритый наголо гигант в сером длинном плаще ударил его рукоятью меча..
Я видел, как отец падает на пол, пытается опереться на больную ногу, выставить перед собой руки, чтобы смягчить падение… и как гигант бьет его ногой в живот, без капли сожаления, без тени сомнения.
— Ты Атра? Учитель? — рявкнул десятник.
— Да. Это я. Что вам надо? Что я сделал? — глотая слезы, произнес отец.
— Берите его.
Стражники не медлили. Подхватили своего пленника под руки и поволокли из дому. Мать бросилась следом.
— Куда?! — десятник схватил ее за волосы и швырнул о стену.
Я больше не мог терпеть этого унижения, схватился за кинжал и бросился на обидчиков моей семьи, собираясь или пасть с честью, или спасти моих родителей.
Мне было тогда всего тринадцать, я плохо дрался, почти не владел мечом, не знал, как держать лук, не сумел бы, наверное, проскакать и двух стадиев[47], чтобы не свалиться с коня, но порой, в редкие минуты ярости, во мне просыпался зверь — дикий, ненасытный, стремительный, безумный…
Я успел лишь замахнуться, как стражник оглушил меня, даже не знаю чем.
Когда я пришел в себя, надо мной плакала моя младшая сестренка Элишва, плакала и приговаривала:
— Мар-Зайя, не умирай, пожалуйста, не умирай, очнись, дорогой братец!
— Все хорошо, — успокоил я ее слабым голосом. — Где мама?
— Они забрали ее вместе с отцом.
Я не знаю, почему десятник пощадил мне жизнь в ту ночь. Почему не приказал вырезать всю семью? Может, посчитал, что потеря родителей и без того достаточная кара для трех малолетних детей.
Мать вернулась на рассвете. Она едва держалась на ногах, харкала кровью, плохо говорила и с трудом кушала. Через три дня ее не стало.
Ты становишься взрослым, когда теряешь родителей, когда, наконец, понимаешь, как равнодушен этот мир к тебе и твоему горю. И чтобы ты ни делал, тебе никогда не заглушить ни отчаяния, ни боли от того чувства одиночества, что с этой поры поселяется в твоем сердце.
После
