Юрий Хазанов - Знак Вирго

Перед Юрой лежала сейчас книга про Шерлока Холмса, но он не мог полностью сосредоточиться даже на «пляшущих человечках»: взглядывал на часы, прислушивался к звукам с лестницы, с минуты на минуту ожидая, как повернется в дверях ключ и из передней раздастся ненавистное кряхтенье Александрушки — она будет снимать свои проклятые боты. Потом пойдет в комнату — не в свою! — потом начнет шмыгать в ванную. С ней в одной комнате спит сейчас не только Юра, но и Женя — в своей кровати с сеткой, натянутой на желтые металлические жерди, — а ей все хоть бы хны! Торчит за своей ширмой, не платит и никуда не съезжает…

В дверь позвонили. Три раза. Кто так поздно? Может, Александрушка ключи потеряла? Тогда не надо открывать. Пусть ночует на лестнице. И кряхтит там сколько хочет… А может, это Анна Григорьевна с дядей Володей, они всегда поздно приходят в гости. Тогда хорошо: чай начнут пить, разговаривать, Юра с ними засидится и не заметит, как Александрушка заявилась, а когда отправится спать, она уже будет в своей постельке храпеть…

Надежда Александровна пошла открывать дверь. Юра услышал, как в передней щелкнул английский замок — один раз, второй… дверь закрылась. Было тихо, голосов не различить. Кто же там?.. Уже из коридора до него донесся голос… такой знакомый голос… И вот отец входит в комнату.

Он совсем не изменился, только одет необычно: какая-то ядовито-зеленая бумазейная гимнастерка и такие же брюки, сапоги. Даже очки, и те другие.

Прошлое для Юры сразу окончилось, наступило обычное настоящее: отец с ними, что еще надо? Их дом ломился от гостей — Беловы, родственники, Ставрогин-Дьяконов, жены друзей, чьи мужья арестованы… Всех не перечислить. Александрушка чуть не на следующий день скрылась в неизвестном направлении; с новыми соседями у отца сразу установились хорошие отношения: с милиционером Степанычем они выпили, поговорили о международном положении, с братьями-художниками обменялись молчаливыми улыбками.

Жизнь входила в колею. Вскоре отец начал ездить на работу, откуда приходил теперь значительно раньше, и за ним уже не присылали машину. Зато, как и прежде, делал вкуснейшие бутерброды Юре и Жене; как прежде, шутил и пел забавные тирольские песни, смешно коверкая немецкие слова; как прежде, уходил изредка в театр или в гости с Надеждой Александровной. С Юрой он побывал у двух своих старших братьев — у одного из них Юра довольно долго жил, пока отец был в заключении; другой — на это время прекратил всякое общение с их семьей, чего Надежда Александровна не хотела ему простить, но отец, видно, придерживался другого мнения.

(И я, беспринципный старый хрен, не нахожу в себе сейчас — не в пример некоторым моим друзьям-ригористам — ни охоты, ни права осуждать дядю Михаила и подобных ему. Ну, не все родятся, чтобы закрывать собой амбразуры — иначе количество трупов на квадратный километр планеты стало бы неизмеримо больше. Особенно в нашей стране.)

Самуил Абрамович вернулся из заключения раньше срока. Однако, был ли он реабилитирован, так и осталось неясным. Впрочем, Юра в бесчисленных анкетах осмеливался не упоминать об аресте отца. И никто его ни разу не засёк: видимо, никто и не читал этих анкет. А где надо, все равно, обо всем помнили — иначе не вызывали бы отца в течение нескольких последующих лет к следователю в недра Бутырской тюрьмы…

Совсем расхотелось Юре в последнее время ходить в школу. И вообще-то неинтересно, тошно, но главное — из-за Факела Ильина. Просто озверел парень: дразнит и дразнит, козявка такая! Неизвестно из-за чего, зачем. Без отдыха — и на уроках, и на перемене. У Юры от обиды глаза начинают внутри круглеть, он ничего не соображает: ни что Факелу сказать, ни как учительнице ответить, если во время урока… Неужели Факел сам не понимает, как неприятно? Кажется, кто-кто, а он должен понимать. Недавно на переменке… идет по залу, а Лесин ему:

— Эй, Фонарь, пойди сюда!

Факел подошел и молча ударил Лесина в подбородок.

— Ты что? — крикнул тот и рукой закрылся.

— Дурак длинноносый, лопоухий, ненормальный, — спокойно перечислил Факел. — Еще получишь!

— Правильно, — сказал Божко. — Д-дай ему, Фёкла!

— А ты молчи, заика паршивый, — так же спокойно сказал Факел и кинулся на Божко, хотя тот мог побороть его одной левой.

— Т-ты с-с ума с-сошел? — говорил Божко, отстраняя его, а Факел все лез и лез. — Р-ребята, да что он?.. З-злой к-какой…

— Какой есть, на переделку не лезть, — сказал Факел и отошел. — Знаешь, какой породы Баскервильская собака? — спросил он у Юры, словно ничего не произошло.

— Баскервильской, наверное, — ответил тот.

— Сам ты баскервильской. Она — мастиф. Даже помесь мастифа с догом… Пошли сегодня после уроков ко мне? Только чур я Айвенго!..

Родители Факела целый день на работе, Юра их ни разу не видел, а дома всегда тетка — добрая до невозможности, всему верит, и такое впечатление, что побаивается племянника. Называет она его «Федя», но когда Юра однажды назвал его тоже так — думал, лучше будет, — Факел прикрикнул:

— Перестань! Я же тебя не называю «Петя» или «Вася»…

В тот раз, когда они пришли, тетка, как всегда, спросила:

— Что в классе-то было, Федя?

— А чего было? Два «неуда» схватил, замечание от заведующей и еще рояль в зале разбил… Черные ноты в одну сторону, белые в другую…

— Ой! — сказала тетка. — Как же так?

— Очень просто. Долго ли умеючи?

— Зачем ты, Факел? — сказал Юра. — Неправду он говорит.

— А чего она всегда пристает?! «Что в классе, что в коридоре, что во дворе?..» Надоело! Дел у нее других нет…

— Ну, ладно, ну, перестань, Федя, — сказала тетка. — Что ты, в самом деле? Поиграйте лучше. Я сейчас покушать сготовлю.

Они пошли в другую комнату и начали сражаться с переменным успехом. Но в конце-концов Юра сбросил его с коня на диван, прижал и завопил:

— Сдаешься?

Факел молчал. Юра прижал сильнее.

— Обещай выкуп, тогда отпущу!

— Пусти, дурак! — спокойным голосом сказал Факел. — Пусти, лупоглазый!

— Мы же играем, — сказал Юра. — А ты…

— Лупоглазый, — повторил Факел. — Рыбий глаз.

— Ну, и не надо, — сказал Юра и встал с дивана.

Он подошел к окну, начал глядеть на крыши. Он глядел и думал, как сейчас оденется и уйдет и не попрощается даже с теткой. А завтра в школе Факел первый подойдет и скажет: «Ты что, обиделся? Я же просто так…» А Юра отвернется и скажет Лесину: «Пошли сегодня на Патриаршии, там каток расчистили…» А с Факелом никогда в жизни не будет разговаривать… Еще ладно, был бы сильный, как Божко, а то — от горшка два вершка, пальцем ткни, упадет и не поднимется, а туда же… лезет…

— Хочешь мой альбом с марками посмотреть? — сказал Факел. — Там новые есть. Треугольные, с жирафом. Ньяса… И еще Тана-Тува…

«Какая сосулька красивая на трубе, — подумал Юра. — …Ни за что с ним не заговорю, честное слово… Да, красивая… А упадет на голову, не поздоровится…»

— Лупоглазый — знаешь, что такое? Ничего обидного. Если глаза, как лупы. Так же здорово видят… А спорим, в нашем мозгу триллион клеток? Не меньше.

— Совсем не триллион, — сказал Юра. — Покажи альбом.

Они посмотрели марки, еще поиграли. Тетка предложила поесть, но Юра отказался.

— Пойду, — сказал он. — До свиданья, Факел.

— Наше вам с кисточкой, Вася, — ответил тот.

Юра спускался по лестнице и чувствовал, что глаза у него опять круглеют.

А следующий день в школе начался с того, что Факел, как будто они вчера не играли вместе, прошел мимо, не глядя, потом остановился с ребятами, показал на Юру пальцем и начал что-то шептать. И снова у Юры налились глаза и в горле как-то неприятно стало. Он бы мог, наверное, и сам дразнить — будь здоров! — но неинтересно ведь: ну, скажешь ему «Фёкла» или «Фонарь», даже «Козявка», ну, полезет в драку, как сумасшедший — ведь надо отвечать, а Юра драться не любит, вернее, боится: из губы кровь пойдет, костяшки пальцев болеть будут, если в скулу попадешь, глаз заплывет — кому все это надо? Кругом толпятся, глазеют, подзуживают… Противно…

На первой перемене Факел подошел к Юре и заговорил как ни в чем ни бывало:

— Я тебе не дорассказал про ту книжку, помнишь? Значит, они стали охотиться за тем инженером, который смертельный луч изобрел, но он им подстроил ловушку, и тогда Зоя говорит своему капиталисту — помнишь? — «Роллинг, Роллинг, мы погибли!..»

Он еще что-то рассказывал, а Юра опять думал, как не будет отвечать и вообще с ним разговаривать…

Иногда они с Факелом садились на какой-нибудь трамвай и ехали до последней остановки. Там выходили, гуляли, смотрели новые места — как будто путешественники и приехали в другой город. Или в другую страну. Или как будто выслеживают кого-нибудь… Важного государственного преступника… шпиона… врага…