Юрий Хазанов - Знак Вирго

В эту самую пору произошло еще одно немаловажное событие: Юра переменил свои постоянные симпатии и, вместо Ии Маяк, обратил взоры на Лену Азарову из компании Лена-Аня-Женя. Они называли себя «ЛАЖ», и у них был собственный герб в виде горизонтальной восьмерки, что, по-видимому, означало бесконечность, которую обыкновенным смертным не дано постичь, а от восьмерки шли во все стороны лучи, лучи — это надо было понимать, как ее (бесконечности), а иначе говоря, самих членов «ЛАЖ» благоволение к окружающим, в том числе и к Юре. Но ему было мало. Он хотел, чтобы Лена оказывала особые знаки внимания: посылала ему записки, с готовностью отвечала на его собственные послания, и чтобы все в классе это видели и с завистью перешептывались.

Но Лене больше нравился Коля Горлов, это было ясно, как день, и Юра просто не знал, что предпринять, чтобы убедить ее в своем превосходстве над Колей по всем статьям. (Кроме, правда, роста.) Он много думал над этим и, кажется, кое-что придумал, но тут новое событие заставило его на время позабыть о чувстве любви и целиком переключиться на чувство дружбы.

После разрыва отношений с Факелом Юра пересел на парту к Вовке Гаврикову, «Гавре», светловолосому крепко сбитому парню с лицом, сплошь усыпанным крупными веснушками — вроде как Тихий океан островами на карте Океании. Обычно они шли вместе из школы, но Гавря жил близко, сразу за проходным, в Скатертном переулке, и поговорить о многом не удавалось.

(В сороковом году в Ленинграде, будучи слушателем Военно-Транспортной академии имени товарища Кагановича, я встретил Гаврю около 8-й Линии Васильевского острова. Он был в красивой морской форме курсанта училища. Больше я никогда его не видел… Где ты, милый веснушчатый Гавря, талантливый иллюстратор моих многочисленных детских произведений?)

В одном из огромных классов (они часто переходили из класса в класс), над их с Гаврей партой висел плакат. На нем был изображен огромный корабельный штурвал, за который ухватились цепкие руки самого Иосифа Виссарионовича Сталина. Подпись в нижней части гласила: «Сталин ведет нас от победы к победе».

У Юры никакого отношения к Сталину не было. Как, впрочем, и к Ленину. Он знал, что это великие вожди, которые устроили нам революцию, которая освободила от ига царизма и капитализма народ, который стал самым свободным и счастливым в мире… Речи и доклады о жизни и деятельности вождей, как и прочие речи и доклады, он пропускал мимо ушей, книжек про них не читал. О революции, о Гражданской войне — бывало, но специально про вождей — нет. Если что-то и случалось прочесть, то, скажем прямо: на него не производили никакого впечатления святочные рассказы о любви вождей к детям, к зайчикам, к международному пролетариату и к «Апассионате». А вот сентиментальную историю о голландском мальчике, который заткнул пальцем дырку в плотине, чем спас страну от затопления, Юра запомнил на всю жизнь… Вероятно потому, что чувствовал: в истории этой нет лукавства.

И все-таки может показаться странным и неправдоподобным, что огромные усилия гигантской, работающей в нужном направлении машины прошли мимо него, не оказав почти никакого влияния. Ведь ни в семье, ни в каком-либо ином кругу взрослые умные люди не направляли его мысли прямиком в другую сторону, не вселяли неверия или сомнений, не утверждали противоположных идеалов. Правда, не славословили настоящее, но и не поносили его, не иронизировали, не рассказывали насмешливых анекдотов, не выражали неодобрения или возмущения теми или иными действиями властей.

Впрочем, хочется думать, все это — затаенно — было: сомнения, возмущение, ирония, анекдоты — просто Юре о них неизвестно. Так же, как о страхах, разъедавших взрослые души, о чувстве незащищенности… отчаяния… да мало ли о чем…

Говорю про это потому, что и в прежние, и в нынешние времена воспитывали по-разному. Знаю семьи, где от детей, начиная с их самого нежного возраста, родители намеренно не скрывали своего скепсиса, неверия, социального отвращения… И что же? Дети зачастую вырастали нормальными приспособленцами, ортодоксами; в лучшем случае, безразличными ко всему, кроме дензнаков.

И неудивительно. Ибо слишком велико давление общественной плоти с ее новоявленным жестоким общественным разумом, с коллективными органами, мероприятиями, квартирами, ответственностью всех за каждого, залезанием в святая святых недавно упраздненной души. И как же перед этой налитой мышцами артельной силой устоит ослабленный страхом и постоянной неустроенностью семейный костяк (и семейный очаг), не говоря об отдельном «голом человеке на голой земле»?..

К чему клоню? Сам не знаю толком. Видимо, к весьма тривиальному выводу, что личность, хотя и рождается, вроде бы, свободной, но все же, увы, подневольна. И все мы, в той или иной степени, «продукт». (Как писали школьники в сочинениях на тему «Капитанской дочки» о Екатерине II.) И еще к тому, что никогда не мешает раскидывать собственным умишком.

Что касается Юриной семьи, то — хорошо это или плохо — жили они не в замкнутом, не в выдуманном ими, но вполне реальном мире: отоваривали карточки, стояли в очередях, дружили, ссорились, перемывали кому-то косточки; любили книги, музыку, гостей, ученье (Надежда Александровна в пожилом уже возрасте окончила сначала учительский, а после него педагогический институт). И не было у них крена ни в бытовую, ни в сторону, выражаясь современными терминами, идеологизации или политизации. Что и есть, мне кажется, нормальное свойство рядовых интеллигентных людей… (Правда, в нормальных условиях…)

Снявши голову объективизму и плюрализму — этим архибуржуазным вражеским методам познания простого и сложного, мы запоздало плачем сейчас по волосам самой обыкновенной, заурядной правды. И вот, утерев слезы и пытаясь быть правдивым, не могу не признаться, что и Юре не удалось в свое время выскочить из-под завораживающего влияния окружающей среды: он тоже отдал дань постулатам классовой борьбы. (Правда, остановился на пороге классовой ненависти…) Что легко проследить хотя бы по его творческому наследию. В возрасте одиннадцати-двенадцати лет, помимо легковесных, не вполне завершенных пьес под названиями «Летающий доктор» и «Кто вор или как хитро сделано!» (том I, кн. 2), им были написаны две, тоже не совсем законченные, но вполне актуальные по тематике драмы — «Борьба двух миров» (в 5-ти актах, 18-ти картинах) и «Наша боевая задача» (в 5-ти действиях из нашего времени — том II, кн. 4). За ними последовали два рассказа: один — психологического плана (о привидениях и преодолении чувства страха), другой — о борьбе за свободу и справедливость в средневековой Франции. По поводу второго Лена Азарова, чье классовое чутье намного превосходило Юрино, написала (красными чернилами) небольшую рецензию, в которой справедливо указывала, что «этот рассказ идИологически невыдержан. У тебя не показана классовая борьба, и Жак Марион только из-за личной ненависти к графу примкнул к восстанию…» (Отец Лены, который давно не жил с ними, тоже примкнул в свое время к восстанию — он был старым большевиком, автором книг по политэкономии, за что его вскоре арестовали, и он исчез из этой жизни, так и не увидев результатов своей деятельности.)

Но вернемся к плакату, что висел в Юрином классе.

Однажды толстая маленькая учительница русского Эмма Андреевна, которая хлопала кулаком по столу так, что некоторые девчонки падали с перепугу с парт, прохаживаясь по классу, увидела такое, что не только стукнуть кулаком, а слова выговорить не могла. Плакат, на котором товарищ Сталин вертел штурвал всей страны, возглашал, что он «…ВЕДЕТ НАС ОТ ПОБЕДЫ К…БЕДЕ»! Второе «ПО» было старательно замазано чернилами.

Когда учительница обрела голос, она произнесла одно только слово: «Кто?..» В ответ было молчание. Тогда она приказала: «Никому с места не вставать, я сейчас вернусь!» И выкатилась из класса.

Ученики не сразу поняли причины испуга Эммы Андреевны, не осознали всей меры содеянного. Им просто было смешно и занятно: как ловко кто-то сумел — всего две буквы зачеркнул, а сразу все изменилось. Одна из девочек даже наивно поинтересовалась:

— Кто же это? Гавря, не ты? Ты же рядом сидишь.

— Ну, а если я, то что? — беспечно ответил Гавриков.

В класс вошла заведующая школой. Тихим голосом, который постепенно возрастал до вопля, она объяснила, что это типичная вражеская вылазка, особенно сейчас, в период особого обострения классовой борьбы, когда нужно быть особенно бдительными и давать своевременный отпор, но, в то же время, не выносить сора из избы… И вообще, кто это сделал, пусть немедленно признается!.. Ну… Я жду!!!

— Да что такого, я не понимаю? — спросил Гавря.

— Он не понимает! Кажется, я объяснила русским языком.

— Ну, шутка такая, — снова сказав Гавря. — Чего особенного?

— Видно, ты и сделал? — быстро спросила заведующая. — Встань и ответь?