Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич

– Что за дело ко мне? – устав ждать, вопросил Борька.

– У тебя парень в узилище томится, Максим, твёрдышевский приказчик.

– За него просишь? – спросил Борька и глянул на знахарку. Макрида ободряюще закивала.

– Отдай мне парня, я тебе за него пожалую пять рублей.

Палач закусил нижнюю губу и задумался: деньги были большие, но и продавать узника ему было впервой, и он колебался.

– Как я тебе его отдам? За него с меня губной староста спросит. Что я скажу?

Савва устремил беспомощный взор на Макриду.

– Экий ты, Бориска, недотёпа! – желчно вымолвила знахарка. – У тебя в тюрьме люди мрут?

– Бывает.

– И куда ты их деваешь?

– Как куда? Заверну в рогожу да в яму кину.

– Вот и сотвори с Максимкой то же самое, – сказала Макрида. – Как завечереет, отволоки его к яме и там оставь. Забудь страх, сейчас начальным людям не до тюрьмы.

Борька покряхтел и решительно протянул ручищу к Савве:

– Давай деньги!

– Получишь у ямы, когда я увижу Максима живым.

– Ладно! – палач навис над Саввой. – Вздумаешь вилять, так я из тебя мигом душу выну!

Весь день Савва протомился ожиданием, а когда стало смеркаться, поспешил к яме. Скоро явился Борька с кулем на плече.

– Давай деньги! – потребовал он.

– Ты поначалу развяжи куль, а я гляну, жив ли парень.

– Ещё как жив! – Борька положил куль на землю и снял завязку. – Не хотел своего спасения, пришлось его усмирить. Давай деньги!

Савва помог Максиму выпростаться из куля, затем вынул завязанные в тряпицу деньги и отдал палачу.

– Пойдём поскорее от смрадного места, Максимушка. Потаповна пирогов напекла и, поди, нас с крыльца выглядывает.

Набатные и другие колокола на башнях крепости ударили сполох. Ратные люди с оружием в руках выбегали из воинских изб и спешили на прясла. На Борьку Харина, который, зажав в кулаке деньги, торопился к знахарке, никто не смотрел.

– Ты что заявился? – недовольно спросила, открыв дверь, Макрида. – Я тебя в гости не звала.

Борька разжал кулак и показал ей деньги.

– Пять рублей у меня есть, – ухмыльнулся палач. – Стало быть, время показать мне невесту.

В этот миг в башнях загрохотали пушки, и началась частая пищальная пальба.

– Какая тебе сейчас невеста! – разозлилась Макрида. – Не чуешь, дурень, что вокруг деется? Беги к себе в тюрьму и запрячь рубли до лучшего времени!

Борька постоял, полупал зенками на закрытую дверь и побрёл в тюрьму, где его ожидала пыточная работа.

Милославский и Барятинский по сполоху сбежались возле Казанских ворот, к которым уже вплотную мужики насыпали вал, и с этой стороны крепости угрожала наибольшая опасность.

– Воры лезут со всех сторон, и я пехоту послал на прясла, а Зыкову велел держать рейтар в засаде и, буде нужда, подпереть солдат и стрельцов, если они дрогнут. Что скажешь, Иван Богданович?

– Это ты здраво умыслил, князь, – Милославский успокоил сбившееся в беге дыхание. – Однако нам надо промыслить доброго языка, чтобы выведать у него всю правду о воре. Вчера близ острога вопили, что Стенька жив, а может, он к сему часу подох?

– Это было бы нам на руку, – согласился окольничий. – Если на нас свалится такая радость, то, отбив приступ, мы откроем ворота и ударим на них всем войском.

Воеводы поднялись на верхний ярус башни, и перед ними открылась крепость, со всеми окутанными порохом дымом пряслами, частью предполья, на котором шевелились огромные толпы мужиков, издали похожие на муравьиные скопища. Они упрямо лезли на прясла, но больше всего их было на валу, вокруг Казанской башни. Бой шёл прямо под ногами Милославского и Барятинского, к которым, по их вызову, явился полковник Зотов.

– Глеб Иванович! – перекрывая немилосердный шум схватки, крикнул Милославский. – Добудь мне языка, но чтобы это был казак. Обещай людям, что добытчика я пожалую рублём!

Первый приступ бунташного войска был отбит с великим для него уроном. Но мужики и не подумали отступать. В нахлынувших на Синбирск потёмках они готовились к новому, ещё более отчаянному натиску. Мурза Кайко и Корень не зря помедлили до вечера и решились на ночной бой: сначала вспыхнули несколько огней, потом они начали шириться в стороны, и скоро Синбирск оказался в кольце быстро сжимающегося вокруг крепости зарева. Не менее десяти тысяч мужиков, издавая нечеловеческие вопли и держа в руках пылающее смольё, кинулись на прясла с небывалым доселе остервенением.

Загрохотали пушки во всех шести башнях крепости, ударили затинные, установленные наверху прясел, пищали, солдаты и стрельцы открыли стрельбу из своего оружия, но это не остановило бунташных людей. Подбежав к крепости, они швыряли горящее смольё в город и по многочисленным лестницам упрямо карабкались на прясла. Солдаты рубили их саблями, кололи копьями, стрельцы, отпалив из пищалей, пустили в ход бердыши, но кое-где им пришлось отступить в башни. Барятинский срочно послал находившегося близ него полковника Зыкова к рейтарам, и те пистолетным боем и саблями посбрасывали мужиков вниз.

На Казанской стороне, где остался пребывать Милославский, бой был ещё более упорен и жесток: здесь на приступ пошли все казаки, что были у Корня, но на сей раз солдаты за пряслом отсиживаться не стали и встретили их на валу, и началась жёсткая сеча. Никто не хотел уступать ни пяди вала, долго было неясным, чья сила возьмёт верх, и полковник Зотов послал в пекло имевшиеся у него под рукой две сотни копейщиков. Их удар тесно сомкнутым строем был страшен и неотразим: половина казаков остались бездыханными на валу, живые бежали, а двоих донцов схватили и приволокли к Милославскому.

– Ты у них память не отшиб? – спросил воевода доставившего к нему языков верзилу сержанта.

– Должны быть в памяти: моргают и дышат.

– Я велел, Глеб Иванович, взять одного языка, а приволокли двух, – усмехнулся Милославский. – Что же мне теперь, вместо обещанного рубля давать два?

– Это как твоей милости будет угодно, – сказал полковник. – Семи гривенников за каждого будет достаточно.

Милославский был в радости и не поскупился: дал сержанту полтора рубля, а языков велел доставить к Борьке Харину в тюрьму, где для беседы с ним имелись пыточные снасти.

Палач встретил воровских казаков с превеликим удовольствием. Их появление сулило ему верный прибыток, и он кинулся разжигать огонь в очаге, чтобы поскорее приступить к делу. Милославский подзадержался и всё выглядывал Барятинского, надеясь переложить розыск на него, но князь запропал надолго. На валу вновь закипела сеча, казаков сменили мужики, которые с оглушительным ором полезли на прясла, швыряя в город горящее смольё. Милославский огляделся по сторонам: в крепости заполыхали пожары, но на загоревшиеся избы тотчас набрасывались вооружённые топорами и крючьями люди и скоро раскатывали их на брёвна, которые засыпали землёй и заливали водой.

В очаге уже скопились раскалённые угли, когда в пыточную избу вошёл Милославский. Он оглядел воровских казаков и одного ткнул пальцем:

– Этого взять на пытку первым!

Борька вытряхнул казака из кафтана и штанов и, подвесив над жаром, взял короткий тяжёлый кнут и вопрошающе поглядел на воеводу. Милославский показал Борьке три пальца. Палач, отступив на шаг, трижды ударил казака по голой спине. Из рубленых ран обильно пролилась кровь и зашипела на углях.

– Говори, вор, жив ли Разин, а если не сдох, то как ранен? – сказал Милославский и указал Борьке на раскаленные угли, и тот опустил казака ступнями на огонь. Казак взвыл, а его товарищ крикнул:

– Не молчи, Гришка! Атаман прошлой ночью пометался со своими ближними в струг и убёг на Низ, а ты за что муку терпишь?

Милославский велел поднять казака из огня и сказал:

– Стало быть, Разин плюнул на воровское братство и убёг?

– Врёт Алексашка! – прохрипел казак. – Степан Тимофеевич от раны обеспамятел, а то бы он от Синбирска не ушёл.

– Вот оно что! – радостно произнёс Милославский. – Значит, многие казаки поглядывают вору вслед и при случае готовы бежать за ним вдогон?