Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова

было. Скорее всего, это была та, которую Индра, когда мы навещали его в тюрьме, грозился убить. Но не бойтесь, он бы такого никогда не сделал, просто в нем злость кипела, а вообще-то он был добрый, как я уже говорила. А тетя ваша, похоже, была та еще стерва. Вы тогда еще не родились, и вряд ли она этим потом похвалялась, но знаете, что она сделала? Полиция, может быть, и не вышла бы на нашего Индру, ведь он из того дома убежал сразу после кражи, но тот старик, который в конце концов уцелел, через пару месяцев отправился к какой-то сумасшедшей как раз в Житковую, тьфу на нее, даже если это была ваша тетя, и будто бы она ему на каком-то там сеансе открыла, что на него напал и обворовал его ближайший сосед. Тот, который ведет себя с ним особенно любезно. Ну он и заявил на нашего Индру, чтобы его проверили, потому что Индра всегда был такой доброжелательный ко всем — хороший человек, одно слово. И тогда у него нашли все украденные вещи. А он во всем винил ту помешанную, что называла себя ведуньей. Не будь ее, тот жид никогда бы на него не подумал, и все бы со временем улеглось. Ведь он как-никак остался в живых и не особенно обеднел. Без пары побрякушек, которых он лишился, мог и обойтись. А Индре, может быть, лучше жилось бы с этой его кралей, и она бы его не бросила. Так он и воспринимал все, что случилось, это уж как пить дать. А теперь дайте мне венок, пожалуйста, — протянула она руку, и Дора наклонилась к ней с рождественским венком.

Питинова аккуратно водрузила его в центр посыпанной гравием площадки перед надгробным камнем и добавила:

— Против этой ведуньи он таил злобу всю свою жизнь, это я точно знаю! Так вы ее дочь?

А с виду вы вроде нормальная… Или вы тоже ведунья?

— Я ее племянница. Знаете, тетя была скорее травница, лечила людей.

— И поэтому называла себя ведуньей? Как-то это странно…

— Так ее называли в деревне. Она не одна такая была там, возле Грозенкова, многие женщины занимались врачеванием и предсказывали будущее.

— Так эта Житковая — возле Грозенкова?

— Да, в горах выше Грозенкова. Это в общем-то хутора…

— А Индра туда ездил, это я помню, он об этом рассказывал. Тогда я как раз начала надеяться, что у него наконец появилась женщина, потому что он упоминал какую-то Йозефин-ку. Я еще подумала, как хорошо это прозвучало, так ласково… А если уж он о ком-то говорил ласково, то это что-то да значило. Но я его только насмешила: он сказал, что это какая-то сотрудница, осведомительница или что-то в этом роде. И она его старше, поэтому нечего мне фантазировать. Ну и что, отвечаю, старше — так старше, он был бы не первый такой и не последний. А Индра на это, что она уже совсем старуха и что с такой ведьмой он точно не стал бы связываться. Как видно, странная она была… Или опасная — вообще, это имя было больше похоже на кличку. Сами посудите, кто бы стал так ласкательно называть старую бабу? Йозефинка — вы часом такую не знали?

— Йозефинка? — переспросила Дора.

— Ну да…

— А может, Йосифчена?

— Йосифчена! Именно! Просто это звучало ласковее обычного, но ваша правда, она называл ее Йосифчена, а не Йозефинка. Это тоже красиво — Йосифчена, потому-то я тогда и подумала, что за этим что-то кроется.

— Наверное, что-то за этим и крылось, — согласилась Дора.

Питинова чиркнула спичкой и зажгла первую из четырех свечек на венке. Слабый огонек между ее ладонями задрожал — и постепенно окреп.

— Ну вот, — довольно сказала женщина, осторожно поднимаясь. — Знаете, я желала ему счастья… Ведь он был такой одинокий! Хорошая женщина, пускай даже старше его, была бы ему очень нужна. Мужчина не должен жить один. Он от этого с ума сходит. Вот и Индра умер в горести и печали, мне его так жалко! Знаете, где он похоронен? В Градиште. Он хотел, чтобы его кремировали и чтобы у него была только небольшая табличка в стене, понимаете, чтобы никому не приходилось ухаживать за могилой, раз у него не было семьи. Там его фотография, на которой ему лет сорок пять. Где-то мы сфотографировались, вся родня, и его оттуда вырезали и увеличили. Сходите туда, посмотрите — тогда сами поймете, какой он был красавец!

* * *

Закутавшись в пальто и шарф, который она натянула и на голову, Дора в тот же день к вечеру стояла у стены колумбария. На кладбище в Угерском Градиште она пришла машинально, как решила еще утром после разговора с Питиновой, и только здесь осознала, что это, пожалуй, была ошибка.

И как она не подумала! Отправилась туда прямиком из больницы, где просидела в полном молчании несколько часов возле Якубека, но так и не поняла, догадался ли он о ее присутствии. Дора надеялась, что где-то в глубине он хотя бы почувствовал сквозь сон, что она тут. Уходила она, едва сдерживая слезы, совершенно не готовая продолжать копаться в прошлом. Сейчас ее одолевало настоящее.

Кладбище встретило ее тихим мерцанием рождественских свечек.

Медленно, с неприязнью шла она вдоль стены колумбария с мраморными плитами размером с открытую книгу, пока не наткнулась на нишу Шванца, находившуюся на уровне ее глаз. Под маленькой овальной рамкой с портретом, с которого куда-то ей за спину глядел мужчина средних лет, были выведены золотой краской имя и фамилия. Доре пришлось подойти совсем близко, чтобы в декабрьских вечерних сумерках как следует рассмотреть снимок.

Перед ней было округлое, с правильными чертами лицо мужчины с пухлыми щеками, придававшими ему некоторую заносчивость. Дора легко представила себе, как с возрастом они отяжелели и слились с подбородком, а тот с шеей. Под вдавленным лбом близко друг к другу сидели темные глаза, губы были тонкие и в момент фотографирования сурово, непримиримо сжатые. Казалось, семейная встреча, во время которой был сделан снимок, не доставляла ему никакого удовольствия. Выглядел он озабоченным и ожесточенным.

На красавца он точно не смахивал. Но и на убийцу тоже.

При виде его в Доре что-то всколыхнулось и запульсировало, причем она сама не знала, чем это кончится — слезами или криком. Поэтому она предпочла закрыть глаза и какое-то время глубоко дышала, пока не справилась с давящим ощущением в области груди.

Так вот, значит, какой он был, сказала