Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– А кто же это, моя панна? – сказал он веселей. – Как раз над теми, кто ходит с потёртыми локтями, в старой шляпе и рваных ботинках, вы лучше шутить; то, что свежее и красивое, то уважамо и любимо.
– Разве вы можете жаловаться, что вас не любят? – спросила, улыбаясь, панна Текла.
– Могу, потому что это так; никто меня не любит.
– Ну, я уже знаю одного, кто вас очень, очень любит.
– Ты возбуждаешь моё любопытство. Кто это такой? Ради Бога!
Текла в шутку рассмеялась.
– Не скажу, не скажу, – сказала она, хохоча.
– Разве и это тайна?
– О! И большая!
Но старик немного повесел; он быстро шёл за девушкой, хотя она от него не убегала.
– Ты безжалостна, ты бы меня утешила.
– Угадайте.
– О, это уже слишком! – воскликнул он. – Я бы угадал, кто меня не терпит, но кто меня может любить…
– Ну… а… Как же его там назвать? Пан Вильгельм.
– Я не знаю никого с этим именем.
– А Вилмус!
– А! Это что-то иное.
И Траминский остановился.
– Говори, где ты его поймала, потому что я давно его не видел и хотел бы где-нибудь поймать, чтобы надрать уши.
– За что?
– Он спрятался от меня; небось, где-нибудь шляется.
– Упаси Боже!
– Вижу, ты теперь знаешь о нём больше, чем я; не скрывай же от меня.
– Как это? Вы ничего не знаете?
– Только то, что он исчез от меня как камфора.
– Ну, тогда я скажу вам кое-что в утешение. Не обвиняйте его, – шепнула она, приближаясь к старику, – это достойный парень. Нашёл тут старую мать, бедную, покинутую, и забрал её к себе, посвятив всего себя для неё. Работает поденщиком, экономит для себя на всём, чтобы всего хватало ей.
Дрожащий Траминский остановился и слёзы покатились у него из глаз.
– Ты доставила мне настоящую радость, – воскликнул он, – пусть тебе Бог воздаст. Я никогда в нём не отчаивался, но сегодня моё сердце растёт, раз не разочаровался в человеке. Но прошу тебя, почему он скрывает от меня это? Почему хорошего стыдится, когда не стыдился пьянки? Непонятно для меня… Но не мог бы я узнать, – добавил он через минуту, – где он скрывается, чтобы я мог навестить его, посоветовать, помочь?
Панна Текла задумалась.
– Я сама толком не знаю, почему он скрывает, но вы догадываетесь, что мне не подобает выдавать чужую тайну.
– Что за тайна? От меня?
Траминский пожал плечами.
– Ну, нужно этому сдаться, – сказал он, – но скажи мне: тяжело ему? Очень тяжело?
– Немного, но он справляется; он прямо взялся за работу, мастер его любит, он на пути к тому, что заработает на хлеб. Впрочем, матере нужно не много, и она ещё что-то может делать, и…
Тут панна Текла остановилась, зарумянилась и, точно припомнив, что пора вернуться домой, поклонившись старику, быстрыми шагами побежала вперёд. Он преследовал её глазами, но она быстро исчезла от него в вечерних сумерках.
– Достаточно, что жизнь складывается из одних загадок, последнего слова которых человек никогда не увидит, – говорил, медленно возвращаясь, Траминский. – Мошенник Вилмус – загадка, загадка; адвокат, честный человек, – загадка; старый Траминский, работающий с утра до ночи и голый, желающий быть честным и прислуживающийся шарлатаном, – загадка. Панна Текла, вчера печальная как ночь, сегодня весёлая как утро; ditto, еврей, опекающий Себастьяна; ditto, дочка Себастьяна, которой не понравился молодой и красивый юноша; idem и так далее без конца.
– Может быть, что есть счастливые головы, – пробормотал он, – которые это всё себе сумеют объяснить, я – нет. Иду всю жизнь будто среди тёмного коридора, наощупь, осторожно, и каждую минуту о что-то ударяюсь или кому-нибудь набиваю шишек. Тьфу! Потому что лучше об этом не думать, – вздохнул он, – чтобы до конца…
– Славая Иисусу Христу! – крикнул ему кто-то над ухом, а испуганный старик даже отпрянул.
Был это Вилмус, который бежал, запыхавшись; поцеловал его в руку и хотел бежать дальше.
– Стой, неблагодарный! Где тебя черти носят?
– Отец благодетель, срочное дело, я должен выпить кружку пива, потому что у меня в горле пересохло, и домой; я перешёл на немецкую веру, нет ничего лучше пива.
– Ты думаешь, я ничего не знаю, – поспешил Траминский, – я всё знаю.
Вилмус смеялся.
– Что, отец? Что?
– Всё, – сказал старик, – что ты нашёл мать, что добрый, достойный сын, что содержишь её, что водку не пьёшь.
– Кто же вам это сказал?
– Как в сказке, пятый пальчик.
– Оставьте шутки, но вы за мной шпионите, это нехорошо.
– Если бы я это делал, мне разрешено, а тебе не нужно скрываться от приятеля.
– Ещё до некоторого времени нужно, – сказал Вилмус. – А теперь целую ручки… и на пиво.
– Подожди, подожди, заплачу за пиво! Пойдём ко мне.
– Вы будете меня расспрашивать?
– Но, но мне тоскливо на душе одному, а от матери надолго тебя не оторву, пойдём.
И потянул Вилмуса к себе, внизу в шинке заказал две кружки двойного мартовского, чтобы гостя от всего сердца угостить.
* * *
Кому выдалось быть таким счастливым или несчастным, чтобы привлекать взоры и внимание людей долей или недолей, должен приготовиться к тому, что будет служить материалом для создания различных поэм. Как правильно говорил Траминский, многие вещи в жизни являются загадками для тех, что смотрит на них со стороны, поэтому каждый эту enigma разгадывает по-своему. Из этого создаются тысячи историй, из которых потом, когда они станут преданиями, пусть какой-нибудь мудрец попробует узнать правду.
Такой уж раньше была эта historia arcana пана адвоката Шкалмерского, о котором каждый рассказывал свою выразительную и правдободобную повесть, но, сложив их вместе в одну, нельзя их было согласовать.
Например, были люди, которые за самую правдивую вещь выдавали то, что адвокат, который не пренебрегал никакими средствами для того, чтобы заполучить приданое, давно задумал жениться на единственной дочке Жоэля Симеона, о чём хранил тайну. Но Жоэль Симеон, как известно, был правоверный и суровый еврей, принадлежащий к наиболее строго следящим обычаи своей веры; его дочка, воспитанная очень старательно, до сих пор не бросила этой веры. Как же мог свершиться этот брак?
Верно то, что Шкалмерский год назад часто проводил вечера у Симеона, что бывал в его доме во время его отсутствия, что француженка, также еврейка, сначала гувернантка, потом спутница панны Ракели, была не слишком суровой, а к адвокату очень снисходительной, потому что приобрёл её любезностями и подарками. И верно то, что неизвестно, по какой причине, эти частые посещения прекратились, адвокат познакомился с президентом, начал бывать в его доме и, казалось, забыл
