Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Траминский, хоть защищался, был сам неспокоен.
– Впрочем, кто его знает! – пробормотал он. – Кто его знает! Разве я тебя уговаривал, говорили…
– Правда, что ты меня не уговаривал, но я взял на заметку и чуть не сделал ужасную глупость.
– Но ты мне скажи как на исповеди, не выдам. Кто так быстро пронюхал твои мысли и пришёл сразу так заботливо защищать твой сундук?
Мясник думал.
– И это правда! Ничего не понимаю, разве может быть ервей таким чувствительным!
– Еврей! О! О! – воскликнул Траминский. – Уже знаю, Симеон перепугался, как бы счастливый случай от него не ушёл, и пришёл баламутить.
– Но это честный человек.
– Да, всё же у него также рубашка ближе к телу, чем кафтан.
Себастьян начал ходить по комнате в сильной неуверенности, Траминский побеждал. Но, защищаясь, как мог, в душе он чувствовал, что, может, дал провести себя.
– Знаешь что, – сказал он, – я такой: покуда кого в свинстве не поймаю, никогда в плохом не подозреваю. Говорят, я легковерный, пусть так, предпочитаю быть им, чем несправедливым. С этим всем я скажу тебе: будь осторожен. Дьявол его знает! Правда, столько лет он не видел меня, вдруг расчувствовался. Гм! Гм! Не поклянусь. Но нет – был бы уже в корне недобрый человек, всё-таки люди его уважают, он имеет большую популярность, все ему завидуют! Не может быть!
– Брат мой, – воскликнул, обнимая его, хозяин, – уж мы оба не грешим хитростью, нам, возможно, няньку нужно. То, что ты мне о нём говорил, так влезло в голову, что я привёл его под предлогом дела с Паскевичами и почти обещал ему дать денег.
Траминский схватился за голову.
– Видишь! Ничего тебе сказать нельзя! Надо было подождать! Оставь в покое, оставь в покое. Ещё иметь буду на совести.
– Да, но что предпринять, когда я ему слово дал?
– Слово дал! Да ну вас! – крикнул Траминский. – Зачем же было давать слово!
Себастьян опустил голову.
– Что тут делать? Что делать?
– Но деньги ты не дал?
– Ещё нет, но это почти всё одно, когда слово есть.
– Слово! Да ну вас! Зачем было спешить?
– Я это сам себе говорю, но посоветуй, как выпутаться.
– Нет другого совета, только, пожалуй, у Паскевичей дом купить, потому что уже боюсь, – говорил Траминский. – Прежде чем ты одолжишь ему деньги, он потеряет, хоть беги к реке и топись. Не хватало ещё того, чтобы я имел на совести твои гибель – этого бы я, пожалуй, уже не пережил.
– Успокойся, успокойся, – ответил Себастьян, – ничего ещё не случилось и, наверное, не будет. Пошлю к Паскевичам, увидим. А что у меня также не может выйти из головы, – добавил он, – это то, что Полции и жене, что видели его здесь, он так не понравился, что мне это удивительным не показалось. Человек гладкий, умный; я думал, что Полции он понравится, потому что, скажу тебе между нами, если бы он просил её руки, я с удовольствием отдал бы её ещё вчера. А девушка аж руки отряхивает, так он ей неприятен.
– Женщины имеют порой удивительное предчувствие, – сказал задумчивый канцелярист, – будь уже осторожен, и прости меня. Клянусь тебе самым святым, что я сделал тебе зло, не подозревая о нём. Мог ли я подозревать его?
Траминский ходил мрачный; не замечая друг друга, оба старика прогуливались по комнате, тот в одну, другой в противоположную сторону, очень обеспокоенные. Впрочем, пан Себастьян мене грыз себя; Траминский, чем больше думал, тем больше чувствовал себя прибитым. Наконец остановился посередине и сказал:
– Старик, а без разума! Зачем вмешиваться в чужие дела, когда ты своих собственных исправить не умел! Поделом тебе! Поделом! Это наука на старость, потому что теперь слишком поздно.
Все волосы Траминского упали на воротник, он не чувствовал теперь и не помнил, резко двигаясь, о причитавшемся им уважении.
Мяснику, глядя на него, прямо жаль его сделалось. Он схватил его в широкие объятия.
– Старый, старый, – воскликнул он, – не боспокойся, когда не о чем. Ничего не случилось. Куплю дом у Паскевичей, хоть дорого, и денег не будет. Значит, с чистой совестью я отвечу ему, когда придёт, что сундук пуст.
– Снова зачем-то дом переплачивать? – прервал Траминский. – А всё из-за меня.
– Не из-за тебя, только из-за меня. Господь Бог наказал и справедливо, – добавил мясник, – а зачем мне было гоняться за всякой прибылью и процентами! Не достаточно того, что имел по Его милости, хотелось богатств, может, с тяжестью для других. Нет! Нет! Твоей вины нет в этом ни малейшей, а моя большая и заслуживает науки. Ещё Господь Бог милостив, что, погрозив, спас меня. Траминский, успокойся, ясно как на ладони, что ты чист, но я, я приказал бы себе отсчитать пятнадцать, если бы был младше.
– А я двадцать пять, – воскликнул канцелярист, – потому что зачем мне совать нос в чужие дела? Сколько раз я это делал, всегда после этого в нос получал, нет же, до гробовой доски не исправимся.
– Знаешь что, – изменив голос, добавил хозяин, – давай выпьем пива и забудем об этом.
– Не хочу пива, оставь меня в покое, и так в голове шумит.
Сказав это, он покорно приблизился, в молчании обнял пана Себастьяна и вышел шатающимся шагом. Хозяин, успокаивая его, проводил до порога, но у старика слишком горько было на душе, чтобы легко дал себя успокоить.
Шёл он так с опущенной головой к дому, когда напротив дома Леонарда, к которому невольно обратил глаза, встретился с панной Теклой, но в этот раз она шла быстро, почти не оглядываясь на тёмные окна и, казалось, спешит вернуться. Увидев, однако, старого Траминского, измученная физиономия которого явно свидетельствовала о состоянии души, девушка задержалась.
– Что это с вами? – спросила она, подбегая к нему. – Не заболели?
– Добрый вечер, панна Текла! Заболел? Нет. Но мне грустно, очень грустно.
– Ну, тогда, должно быть, у кого-нибудь что-нибудь неприятное произошло, – сказала она, улыбаясь, – потому что пан Траминский всегда больше мучается из-за чужой беды, чем из-за своей.
Старик с благодарностью поднял глаза на красивую девушку, которая никогда такой разговорчивой не была. Он с удивлением заметил перемену и на её личике, казалось, что ожила и помолодела. Не было на нём того тоскливого, полного отчаянья выражения, что в последний раз так его растрогал, но лучик молодости играл на ясном лице.
– Я очень рад, что вижу вас, панна Текла, в столь счастливом расположении, что шутите над стариком.
– Я не шучу над такими
