Житие маррана - Маркос Агинис
Призрачные фигуры словно вырастали из стен. Кое-где курился дымок: там варили похлебку или пекли хлеб.
Мы направились к местной часовне. Чувство подавленности постепенно рассеивалось и уступало место глубокому смятению. Прокаженные больше походили на обрубки, чем на людей; в язвах копошились черви, плоть разлагалась, обнажая кости. Я толкнул Хоакина, чтобы он не споткнулся о безногого карлика, который ловко передвигался на самодельной тележке. У многих головы были покрыты тряпками, но под ними угадывались пустые глазницы, дыры на месте ушей или щек. У кого-то отсутствовали руки — отвалились сами собой, утратив связь с туловищем.
Но и эти поломанные марионетки заводили семьи, рожали детей, до поры до времени здоровых. И не меньше других нуждались в пище духовной. Однако священники почти не уделяли внимания отверженным. Лишь изредка самые отважные, вооружившись крестами и четками, приходили, чтобы совершить требы в часовне. Их окружали служки, готовые огреть палкой всякого, кто потянется к сутане святого отца.
— Брат Мартин де Поррес тоже бывает здесь, — сообщил Хоакин.
— Да, и другие братья здорово ругают его, боятся, как бы не занес заразу в монастырскую лечебницу.
— Но он не слушает. Не может пройти мимо людской боли.
— Святая душа, — кивнул я.
Чернокожий слуга, который когда-то был Хоакину и другом, и утешителем, сидел на камне у входа в свою лачугу. Страдалец гнил заживо. Нос провалился, кисти рук и ступни давно отпали. Услышав свое имя, он поднял глаза, растянул рот в беззубой улыбке и радостно протянул свои культяпки к Хоакину. Тот внимательно осмотрел левую — на ней желтела огромная язва.
— Надо же, опять загноилась, — досадливо поморщился Хоакин.
Кожа вокруг язвы напоминала сухую, потрескавшуюся древесную кору. Мой товарищ открыл сундучок-укладку и достал баночку с мазью.
Вдруг где-то в конце проулка послышались крики, и прямо на нас, теснимые конными гвардейцами, повалили прокаженные в грязных развевающихся балахонах. Калеки и слепые падали, точно трухлявые деревья. Пыль поднялась столбом, кони топтали всех, кто не успел увернуться, а всадники знай себе хлестали кнутами направо и налево, прокладывая путь сквозь людское месиво.
Мы прижались к покосившейся стене лачуги. И тут из толпы, расшвыривая перепуганных обитателей квартала, вынырнули два молодых сильных негра в обычной одежде. За ними-то гвардейцы и гнались. Завидев нас, беглецы переглянулись. Дальше все происходило стремительно: щеки коснулось горячее дыхание, и лезвие кинжала неприятно щекотнуло горло. Нас взяли в заложники. Всадники, ругаясь на чем свет стоит, придержали лошадей. Гвалт стоял невообразимый. Беглецы и преследователи осыпа́ли друг друга проклятиями. Нож больно врезался мне в кожу.
— А ну бросьте оружие, убийцы проклятые! — приказал гвардеец.
— Убирайтесь, не то мы их прикончим! — задыхаясь, вопили негры.
В одном из офицеров я с изумлением узнал Лоренсо Вальдеса. Позже нам рассказали, что злодеи зарезали на мосту какого-то идальго и решили укрыться среди прокаженных. Жилистые руки, которые удерживали меня, дрожали, я почувствовал, как по шее побежала горячая струйка. Вдруг над ухом просвистело что-то тяжелое, послышался громкий хруст, и бандит ослабил хватку. Я повернул голову и ткнулся носом в пику, пробившую негодяю череп.
Он медленно оседал на землю. По курчавым волосам стекала кровь вперемешку с мозгами. Его товарищ, остолбенев от ужаса, выпустил Хоакина и сдался.
Лоренсо спешился.
— Ну что, жив? — спросил он, стирая у меня с шеи алые капли.
— Жив. Спасибо тебе.
Форма удивительно его красила, даже бордовое пятно на лице стало не так заметно.
— Тебя-то как сюда занесло, Франсиско?
— Я же врач, или ты забыл? — криво усмехнулся я.
Лоренсо дружески похлопал меня по плечу.
— Эти душегубы надеялись затеряться среди прокаженных. — Он жестом подозвал солдата и велел убрать труп.
— Неплохая идея.
— Думали, мы побоимся сюда сунуться…
— Плохо же они тебя знали.
Лоренсо одобрительно хмыкнул и наклонился ко мне:
— Слышал, ты скоро отбываешь в Чили…
— Ого, везде-то у тебя свои люди!
— Благодарение Господу. И моей компанейской натуре, конечно.
— Как думаешь, повезет мне в тех краях?
Он улыбнулся.
— Почему же нет. Только смотри, не связывайся с арауканами. По сравнению с ними кальчаки, от которых вы отбивались в Ибатине, сущие ангелы.
— Но я же собираюсь жить в Сантьяго-де-Чили.
— Говорят, красивый город. И женщины там красивые.
— Спасибо, буду знать.
— Ладно, Франсиско, шутки в сторону. — Лоренсо положил руку мне на плечо. — Ты правильно делаешь, что уезжаешь. Новый вице-король, который велит называть себя князем, отлично поладил с инквизицией. Сам знаешь, что из этого следует…
Он вскочил в седло.
Статный конь завертелся в узком проулке и чуть было не снес ближайшую лачугу.
— Береги себя! — крикнул на прощание Лоренсо и пришпорил скакуна.
♦ ♦ ♦
Франсиско сопровождают в обитель Святого Августина, где его уже ждет келья, приспособленная под камеру. Пленник не сопротивляется. Даже как будто торопится навстречу судьбе и сообщает монаху, который замыкает кандалы у него на щиколотках и запястьях, что готов говорить с монастырским начальством.
Младшего сержанта Херонимо Эспиносу вызывают к квалификатору инквизиции[68] брату Алонсо де Альмейде для передачи собственности, конфискованной у подсудимого. Нотариус скрипит пером и все время зевает — беднягу подняли среди ночи. Впрочем, опись имущества совсем короткая: двести песо, две рубашки, две пары штанов, подушка, матрос, две простыни, думка, мешок для спальных принадлежностей и похожий на рясу балахон без петель и пуговиц, который арестованный будет носить в тюрьме.
Херонимо Эспиноса получает расписку с печатью и облегченно вздыхает: все, теперь можно возвращаться в Консепсьон. А о там, что по дороге он чуть было не проморгал пленника, инквизиторам знать не обязательно.
92
Приехав в Сантьяго-де-Чили, я тут же направился в единственную городскую лечебницу. Все ее оснащение составляли двенадцать кроватей, несколько простыней да пять ночных горшков, которыми пациенты пользовались по очереди. Инструментарий разнообразием не отличался: в наличии имелось три клистира и два ланцета. Я поговорил с больничным цирюльником Хуаном Фламенко Родригесом и получил от него настоятельный совет предложить себя на должность старшего хирурга. Работы невпроворот, сказал он, а дипломированных врачей днем
