Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
Нина на всякий случай сопровождала брата. Тихая, смиренная монашка в надвинутом на брови платке шла впереди, показывая путь: по лестнице на второй этаж, по коридору, делившему жилой ярус надвое. В темной комнатке без окон, но с двумя дверьми она попросила их обождать. Нина толкнула брата в бок и зашептала:
– Поклонись матушке, не забудь!
– Хоть руку ей поцелую, только бы не отказала!
– Оставь свои шутки, – рассердилась сестра. – Монахиням руки не целуют.
– Да какие шутки…
Дверь открылась, их пригласили войти. Комната оказалась просторна: два окна, между ними стол со стульями, старинный диван, в углу огромный сундук с расшитым покрывалом поверху. Одну из боковых стен занимали иконы – большие, средние, малые. Над сундуком висел портрет на холсте в простой раме: святой угодник Серафим в белом балахоне, с топором в руке на лесной опушке.
На деревянном кресле с высокой спинкой сидела игуменья Александра. Белые волосы из-под платка, на цепи нагрудный крест из серебра размером в ладонь. Внимательный взгляд строжит, но и по-матерински оглаживает. Не ласкает, а будто жалеет, вопрошает со вздохом: «Ну что же ты?..»
У окна стояла другая немолодая монахиня, но одетая не в черное, а в обыденную юбку и кофту темных цветов. Поглядывая то на улицу, то на гостей, она странно, словно бы иронично улыбалась краем губ.
Морозов неловко согнул шею. Нина опустилась перед креслом игуменьи на колени, склонила голову. Дивеевская начальница осенила ее воздушным крестом.
– Мне вкратце передали вашу просьбу, – обратилась начальница к Николаю. – Подробности мне ни к чему. Аннушка, моя келейница, побывала в советском лагере для заключенных. Слава Богу, ее выпустили. Мучения там ужасны и неописуемы. Но монахини к такому должны быть готовы. Юным же девушкам там вовсе не место. Она твоя невеста?
– Да.
– Что ж, благое дело. Сам-то ты в Бога веруешь?
Морозов замялся.
– Ясно, не отвечай, – вздохнула игуменья. – Но хотя бы не из этих, которые кресты с храмов скидывают и на Пасху вокруг церквей по-собачьи лают, как бесноватые?
– Не из этих, матушка, не из этих! – воскликнула Нина.
– И то ладно. Побег без смертоубийства будет?
В этом Морозов не был уверен, но твердо ответил:
– Да.
– Вера, – позвала игуменья монахиню у окна, – будь добра, достань из шкафчика письменный прибор и лист бумаги. А ты, девушка, помоги мне пересесть.
Нина подхватила дивеевскую начальницу под руку, обняла за спину и дошагала с ней до стола. Несколько минут, пока игуменья составляла записку для мухтоловских сестер, Морозов присматривался к той, которую она назвала Верой. Лицо женщины было ему знакомым. Но, конечно же, он видел ее в другой одежде и обстановке, и это сбивало с толку: он не был уверен. Монахиня меж тем продолжала усмехаться уголком рта.
Игуменья помахала листком в воздухе, просушивая чернила. Затем отдала записку Нине.
– Приютят твою беглянку на сколько потребуется. Да смотри, сам-то не попадись, не наведи на след. Пока не надумаешь из города уехать и забрать ее, в Мухтолове не появляйся. Связь как-нибудь через сестер наладите.
– Благодарим, матушка! – Нина поясно поклонилась.
Морозов же как стоял столбом, так бессловесным истуканом и попятился к двери. Только на пороге опомнился:
– Буду должником вашим.
– Спаси тя Бог! – Игуменья перекрестила обоих издали. – У Него ты должник, не у меня. Ну да невеста твоя объяснит тебе, коли доведется…
Провожая сестру до ее нового жилья, Морозов поделился опасением:
– Та монашка у окна – я ее знаю. Она врач санэпидстанции. Всегда казалась мне странной. Ты видела, как она криво ухмылялась? Не думаешь, что она сексотка?
– Ох, – сказала Нина. – Все-то у тебя наоборот, Коленька. Мать Веру в лицедействе подозревать у нас никто не станет, потому что все знают ее историю. Она добрейшая, искренняя душа, целиком Христу преданная.
– Ну-ка расскажи, – потребовал брат.
– Она из известного дворянского рода, который разделился между красными и белыми. Один ее родственник был секретарем у Ленина, другой воевал за белых. Сама Вера Васильевна комиссаром в Красной армии служила. Два ее племянника были кронштадтские моряки, участвовали в восстании против большевиков. Представь себе, она штурмовала Кронштадт, а обоих племянников там расстреляли. Вот тогда-то ей и открылось нечто. Она уверовала в Бога, уехала в Дивеево и приняла постриг. А врачом работает, потому что перед германской войной окончила женский медицинский институт, на фронте спасала раненых.
– И ты еще утверждаешь, что она не странная? – подивился Морозов.
– Что ж в ней странного? – не понимала сестра.
– Племянников казнили, а она в Бога уверовала. По-твоему, это нормально?
– Конечно. Бог всякому по-разному открывается. А многим – когда заглядывают за черту смерти.
– Не хотел бы я таким способом поверить в Божье существование, – заключил Морозов.
Прощаясь, Нина обняла его:
– Помогай тебе Господь! Будем молиться о вас.
10
Покачивавшаяся возле стены фигура в темном латаном рубище напоминала сержанту Малютину пугало посреди поля с посевами. Только на обритую голову нахлобучить пук сена да руки развести горизонтально в стороны, и будет точь-в-точь. Измаянный ночной работой, раздраженный упрямством «пугала», Малютин раздумывал, не принести ли швабру, чтобы вставить палку в рукава и тем придать фигуре полное соответствие огородному чучелу.
Ему казалось, что собственный голос раздается будто со стороны, из-за стены или из радио с приглушенным звуком. А вернее, из шарманочного ящика с заевшим механизмом:
– Сколько раз в месяц проводились нелегальные собрания в доме благочинного Гладилина и кто на них присутствовал?
«Пугало» шевельнулось, словно повернулось на ветру, но ответа снова не прозвучало. Нет, не нужно швабру, решил Малютин. Будет слишком похоже на распятие. Может быть, попу это даже понравится, усмехнулся он про себя.
– Говорил ли при вас Гладилин, что во время поездок в Москву к митрополиту Страгородскому он получал от него директивы на диверсионную деятельность, вербовочную работу и создание повстанческих ячеек? – Малютин взял с тарелки красно-зеленое яблоко, хрустко надкусил.
Поп стоял на конвейере седьмые сутки. Сейчас у него должны перед глазами скакать зайцы, ползать змеи или, учитывая профессию подследственного, порхать херувимы и кувыркаться черти. Так сказал тюремный фельдшер: галлюцинации на почве бессонницы и истощения организма. В таком состоянии человек не владеет собой и поддается внушениям. Его мозг не способен сопротивляться и должен подчиниться тому, кто ведет допрос. Но поп сопротивлялся.
– Подтвердите, что Гладилин давал вам установку распространять провокационные слухи о скорой гибели Советского Союза… А также установку вести антисоветскую пропаганду среди населения за выход из колхозов, за
