Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
– Тише, Магдаша, тише, – шепчет ей мама.
– Пусть выговорится, выплачется, не останавливай её, дочка, – это дед, нет человека добрее, чем наш дедушка.
– Ах, – стонет тётя, – а пережить смерть сына! Кровью хотел смыть позор с отца!.. Это смертельный удар, а я живу! Таких много, да… но сколько же бед на меня одну!.. Подумать, мой Сашенька всё детство болел, слабый был, сердечник, ели плохо, голодали… Ах! Кто я теперь без них? Приживалка, бедная родственница, воспитательница племянников и племянниц… Кому я нужна?
– Ты нужна, ты всем нужна, – прерывающимся голосом говорит папа.
– Ни профессии, ни специальности, я была просто хорошая жена! И хорошая мать!.. Я воспитала прекрасного сына, я сделала всё, что могла, для меня не было никого ближе него… За что?! За что?! – страшно кричит тётя. Она притихает и некоторое время безмолвно плачет, потом, всхлипнув, хрипло выговаривает: – Дайте папиросу!
– К тебе привязаны наши девочки, – говорит мама. – Кстати, а где они?
– Да, да, где они? А где все мои, где? Понимаете, – мои! Мои! – Тётя плачет в подушку.
Дед выходит на цыпочках на террасу и ведёт нас к хозяевам наверх пить чай и доедать пироги. Туда ещё доносятся голоса снизу, потом всё успокаивается. Дед ведёт нас домой, укладывает спать и шепчет:
– Вот как в жизни бывает. А вы спите пока спокойно, мои голуби.
Бедная тётя Магда. Бедная, бедная наша Магдаша.
* * *
Ну вот и последнее утро на даче. Я просыпаюсь легко, сажусь в кровати. Я ещё с вечера придумала, что скажу на прощанье своей зелёной подружке, что ей пообещаю… Что такое?! Это другое окно! В этом окне всё не так! Не пойму… Огород, забор, лес – те, а где сосна? Где моя сосна? Вот тут же была!.. Напяливаю платье, еле попадая в рукава, бегу в сад. Все наши толпятся у забора Розы Марковны и смотрят к ней в огород. Сама Роза Марковна стоит посреди своего огорода и кричит. У ног её, подмяв забор, часть грядок и перегородив стволом вход на балкон, лежит моя сосна. Ей так не хотелось падать, и она сопротивлялась, цеплялась за деревья, за крышу, за провода, за мавританское крыльцо Розы Марковны, оставляя везде кисточки хвои, изломанные ветки и кусочки золотистой своей коры. Из моей груди вырывается стон, и я сажусь на траву. Слёзы катятся градом, и я уже больше туда не смотрю.
А Роза Марковна кричит, уперев руки в бока:
– Я это им так не оставлю! Они у меня насидятся! Всю родню пересчитаю! Всё оплатят, в ногах будут ползать! Думают, я на них управы не найду! Думают – вдова, беззащитная! Ошибаются! – Она идёт осматривать забор.
– Я ночью слышал – что-то ухнуло. Думал – гром. Эх, жаль! Отменное дерево было, всегда любовался, – огорчается Степан Палыч.
– Всё-таки дуралей этот Яшка, – сердится дед, – нашёл, на чём зло вымещать! Такое дерево взял да погубил, подлец!
– Может быть, это распоряжение лесника? – неуверенно гадает тётя. – Идиотское, надо сказать!
– Да нет, Яшкина работа, страшная месть. И собаки не лаяли, своего, видно, признали. – Степан Палыч плюёт в землю и кривится: – Только доказать она ничего не сможет, свидетелей нет, всё шито-крыто. Да и кто будет в этом разбираться? – Он человек опытный и зря не скажет.
– Такую красавицу… Под корень… – слабо шепчет бабушка. – Дурной знак…
– Господи, Сима, что ты говоришь! – Дед верит только в добрые приметы.
– Она же не сама, её Яшка спилил… – поддерживает деда Саня.
– Ещё одна жертва бессмысленной жестокости! – у тёти Магды срывается голос, она поворачивается и поспешно уходит в дом.
Я прощаюсь с нашими добрыми хозяевами, с нашим садом, с Валентиновкой и с моей погибшей красавицей-подружкой. Больше я сюда не приеду. Старый фургон с маминой работы уже повёз в город вещи, бабушку в кабине и под навесом деда с мамой. Мы с тётей едем поездом, захватив только учебники и тетради. Тётя несёт огромный букет, подарок Степана Палыча. Валька провожает нас до станции. Ника с Олькой уехали ещё вчера.
Послесловие
Послезавтра первое сентября, и мы пойдём в пятый класс. На первом уроке русского языка нам дадут задание написать сочинение «Как я провела лето». Я, конечно, напишу, как мы ходили в лес по грибы и за ягодами и, может быть, о том, как мы заблудились.
А по-настоящему мне захочется про всё это написать через много лет, после того, как я прочту в газете о безвременной кончине, последовавшей после тяжёлой продолжительной болезни, известного артиста Малого театра Никиты Подгорного, удостоенного такого-то звания и премии, сыгравшего такие-то прекрасные, сложные роли в театре и в кино, внесшего весомый вклад в сокровищницу русского драматического искусства… Тогда в Валентиновке он жил на даче у знаменитой актрисы Веры Николаевны Пашенной и вместе с её внуком Владимиром готовился поступать в Щепкинское училище. А неразделённой его любовью в то лето была прехорошенькая Леночка Добронравова (Тихонравова в повести), которая жила в «Чайке», посёлке МХАТа. Она будет играть в театре Вахтангова и тоже станет известной актрисой, сыграет много ролей в театре и кино…
«Мне так много надо вам сказать…» – «Ах, Никита, я ждала вас столько лет…»
То лето, как застывший кадр в кино, осталось в моей памяти до мелочей. Дальше пойдут мелькать иные кадры, картинки, места, события, лица, встречи, пролетят годы, многое смажется, сотрётся из памяти. Лето в Валентиновке останется навсегда. Я буду часто вспоминать наших добрых хозяев – Елизавету Фирсовну Шарыгину, долгие годы прослужившую секретарём дирекции Малого театра, и её мужа, славного Сергея Павловича Шарыгина (Степана Палыча в повести), инженера старой школы, товарища нашего деда. По выходным «верхние», то есть хозяева, и «нижние», то есть наша семья, затевали прекрасные летние застолья с селёдочкой, грибками, молодой картошкой в укропе и сметане, со свежими, хрустящими овощами с огорода, с запотевшим графинчиком. Нам, детям, нравилась эта суета, мы бегали вверх-вниз по лестнице, носили туда-сюда тарелки, блюда с салатами и пирогами, корзинки с ягодами, салфетки, скатёрки. По обычаю, собирались внизу, а когда бабушка заболела, у «верхних». В такие дни нам разрешалось забираться в огород, и мы под надзором тёти осторожно
