Нид Олов - Королева Жанна. Книги 1-3

Хозяин ушел. Дворянство за большим столом громко рассуждало о политике. Монир прислушался.

— Странно, господа, — тихо сказал он, — повсюду носится слух, что Фрам вернулся в Виргинию…

— Мне не нравятся их разговоры, — сказал ди Маро, поджимая губы. — Здесь пованивает изменой.

— Влияние жары, — бросил Грипсолейль и принялся рассматривать хмурого господина с золотыми лилиями.

Монир усмехнулся. В это время Маргерита и Мария принесли вина и фруктов.

— Удвоить количество, — сказал Гилас, оживившийся при виде бутылок.

— Ну, как девочки? — ревниво спросил студент.

— Девочки хороши, — учтиво согласились все. — Которая ваша?

— Они все мои, — рассмеялся Вивиль Генего, — но сегодня меня тянет начать с Марии… — Он привлек девицу к себе на колени.

— Вам можно позавидовать, — глубокомысленно изрек Гилас, — если вас хватает на пятерых.

— Во всяком случае, никто не обижался. Верно, Мария?

Вошел какой-то человек, закутанный в плащ, и, подойдя к господину с лилиями, начал шептаться с ним. Грипсолейль не сводил с них глаз.

— Что вы так уставились на него? — спросил ди Маро.

— Хм! — ответил Грипсолейль. — Мне не нравится его рожа. Мне не нравятся его французские эмблемы. Это явный шпион.

— Ага, и на вас действует жара? — съязвил ди Маро, но Грипсолейль, не слушая его, встал.

— Куда вы, зачем? — пытался удержать его ди Маро.

— Отстаньте, ди Маро. Я сегодня в драчливом настроении.

— Вы же видите, их двое…

— Другого я беру на себя! — воскликнул внезапно расхрабрившийся ди Биран. Дворянство с большого стола посмотрело на него не без интереса.

— Оставьте их в покое, — скулил Монир, но Биран, отшвыривая ногами табуретки, уже шагал к угловому столику, где человек в плаще шушукался с человеком в лилиях.

Стало тихо. Публика делала вид, что происходящее ее не касается; но это была одна видимость. Мушкетеры под столом проверили, свободно ли шпаги выходят из ножен. Вивиль Генего со вздохом оттолкнул от себя красотку.

— Допивайте скорее, — шепнул ди Маро.

— Господин в плаще! — крикнул ди Биран. — Повернитесь ко мне.

Тот резко обернулся:

— Оставьте нас в покое, сударь, вы пьяны.

— Это, сударь, не ваше дело. Я желаю видеть вашу шпагу.

— Ну хорошо, вот она! — рявкнул человек, сбрасывая плащ. — Вы хотите отоспаться на том свете — сейчас я помогу вам!

Завязалась драка. Биран, отступая, споткнулся о поваленную табуретку и вверх тормашками полетел через нее.

— Бей французов! — крикнул Грипсолейль. Мушкетеры и студенты кучей навалились на противника ди Бирана. Монир не тронулся с места. Господин с лилиями вскочил на стол и завопил, надрывая голосовые связки:

— Стой, солнце, над Гаваоном!

Этот клич произвел сильное действие. Монир побледнел и закусил пальцы. Дворянство всполошилось; одни кинулись бить мушкетеров, другие поначалу растерялись, но затем, хватая бутылки и табуретки, присоединялись к свалке. Поднялся страшный шум — дерущиеся вопили, девицы визжали, хозяин дико ругался, задувая свечи. Становилось все темнее. Мушкетеров и студентов молотили без всякой жалости. Тогда Гилас ухитрился достать из-за пояса пистолет и выстрелил в потолок. Толпа ухнула и осела от неожиданности; стало совершенно темно.

Через несколько минут к тихой воде Влатры съехал по крутому откосу человек со сломанной шпагой в руке. Сунув обломок торчком в песок, он наклонился и принялся мочить разбитую голову. Вслед за ним сверху свалились еще пятеро.

— Потерь нет, кажется?

— Все налицо, кроме Монира.

— Он стоял, как овечка, и ломал руки. Таким я его запомнил.

— Да нет, он лихо вышибает шпаги у этих проходимцев… Сейчас придет…

— Черт знает, какая-то деревенщина. Драться, так обязательно табуретом. Шпаги для вида привешены. Муж-жичье…

— Давненько не видал я нашего Баярда, лейтенанта Алеандро де Бразе. Сегодня, полагаю, он был бы мною доволен…

— Тише, господа…

Наверху проскрипели по песку шаги патруля. Телогреи.

Глава XXIX

ЕЩЕ О ЛЮБВИ

Motto:

Ты видишь сам, как истина чуждаПриверженцам той мысли сумасбродной,Что, мол, любовь оправдана всегда.

Пусть даже чист состав ее природный,Но если я и чистый воск возьму,То отпечаток может быть негодный.

В августе было много гроз, и еще в сентябре они продолжали сотрясать небо и землю. Ходили слухи о том, что это неспроста. Люди шепотом передавали друг другу, что близок день гнева Божьего; королевство Виргинское подгнило, а юная королева не в силах его устроить, напротив, она делает много того, что направлено к его конечной гибели. Когда более разумные спрашивали, что же такого делает королева, — им называли отмену Индекса, открывающую двери Сатане. Кое-кто уверял даже, что королева-де вошла в прямую стачку с Диаволом. Таких арестовывали; но все они в один голос уверяли, что повторяют чужие слова, слышанные из уст проповедника или монаха. Ловили проповедников, но безуспешно.

Вильбуа знал, что рассадник смуты находится в Понтоме, на острове Ре. Он сделал обстоятельный доклад королеве, но та отнеслась к делу безучастно, слушала его плохо. Он пытался говорить, убеждать ее в том, что это смертельно опасно…

— Кончатся грозы, кончатся и слухи, — произнесла Жанна словно бы нехотя. — Я согласна с вами, это происки Чемия. Он тайком от меня сжег человека, я написала ему резкое письмо, и теперь гордый старец делает мне мелкие пакости… — Она не замечала, как сжались пальцы Вильбуа (с лицом он, конечно, совладал). — Посоветуйтесь, принц, с кардиналом Мури…

Ей давно пора было вернуться в Толет, но она медлила — вероятно, из-за отличной погоды, которая стояла в сентябре. Замок Л'Ориналь был погружен в сонливую тишину, придворные зевали от скуки. Никто не мог понять душевного состояния королевы. Ока не пыталась искать развлечений, избегала общества, ходила, как сомнамбула, и за всем тем была странным образом привязана к замку. Она даже не гуляла в парке. Казалось, душа ее загодя погружается в зимнюю спячку.

Иногда она оживлялась, устраивала веселый ужин с Альтисорой, Вильбуа и фрейлинами, шутила, смеялась и дурачилась. Такие приступы веселости бывали всегда ближе к вечеру. Наутро она появлялась позже обычного, бледная, с синевой под глазами. С явным отвращением выполнив самые необходимые требования этикета, она уходила к себе на целый день, а на встреченных смотрела, как на пустое место.

Нетрудно было заметить, что вспышки веселости озаряли Жанну в одни и те же дни: во вторник и в пятницу. Именно в эти дни, точнее, в эти ночи, приезжал к ней из Толета лейтенант Бразе.

Чаще он приезжать не мог, и в замке делать ему было нечего, поскольку его взвод находился в Толете. Вначале Жанна пыталась как-то изменить это положение, но потерпела неудачу и смирилась. Он настоял на своем, а не она. Она безвольно плыла по течению времени, живя только ночами после вторника и пятницы. Все остальное время было заполнено даже не ожиданием, которое почти равно предвкушению, а так, чем-то серым, без тона и окраски. Но ехать в Толет ей не хотелось; она знала, что там ее ждет ее большой двор, иностранцы, этикет, разные обязанности, о которых она думала с отвращением. Иногда ее грызла совесть, что она понапрасну теряет время, надо взять себя в руки… Но силы не было. Если такие мысли приходили в субботу — она ложилась на диван, лицом к стенке, или велела вызвать Вильбуа с докладом; если же в понедельник или в четверг — она попросту отмахивалась от них. Она была отравлена любовью.

Лейтенант Бразе тоже был отравлен любовью, но по-другому. Он не оживлялся с приближением вторника и пятницы, напротив, он становился мрачен. С тяжким сердцем отправлялся он каждый раз по южной дороге. За несколько миль до замка Л'Ориналь он сворачивал на проселок, с проселка прямо в лес, и уже в темноте добирался до Большого камня. Жанна, давно ожидающая его, молча повисала у него на шее.

Он любил ее, в этом сомнения не было. Ее жадные объятия вовсе не были ему противны. Но они любили друг друга молча.

Все было уже высказано, говорить было не о чем.

Это началось в тот вечер, когда они вчетвером возвращались от пантагрюэлистов. Небо было голубое с золотом, лесная дорога идиллически тиха. Самый воздух располагал к нежной мечтательности. Жанна, в обличии виконта де Рошфора, ехала, бросив поводья, положив руки на плечи Эльвиры и Анхелы.

— Ах, как хороша жизнь! — говорила она, и голос ее дрожал от счастья. — Девушки, милые мои, подумайте, ведь она продлится еще долго-долго! Длинная вереница лет, осеней, зим, сменяющих друг друга, и каждый день будет приносить новое наслаждение. Запоминайте, дорогие мои, запоминайте! Лет через двадцать… мы ведь будем еще молоды через двадцать лет… но к тому времени я сделаю вас герцогинями, выдам замуж, и у вас будут дети… И вот мы соберемся в нашем замке. Мы выгоним всех придворных лизоблюдов, с нами будут только те, кто нам по-человечески дорог. И на почетном месте посадим мы нашего рыцаря Алеандро, маршала Виргинии, и детишки будут трогать его жезл…