Леонтий Раковский - Кутузов
Горчаков откомандировал в распоряжение главнокомандующего двух фельдъегерей.
Михаил Илларионович прежде всего отправил новгородскому, тверскому и смоленскому губернаторам предписание заготовить с 11 августа на станциях по сорок пять лошадей для него и свиты.
Затем занялся самым важным вопросом — резервами для армии.
Горчаков прислал сведения. Выяснилось, что само военное министерство не располагает проверенными и точными данными.
Генерал Милорадович формировал у Калуги из рекрутов последнего набора Особый корпус. Предполагалось, что это составит пятьдесят пять батальонов пехоты, двадцать шесть эскадронов кавалерии и четырнадцать артиллерийских рот. Князь Лобанов-Ростовский вел к Туле две дивизии, созданные на Украине. Ростопчин хвалился Московским ополчением.
Все это пышно именовалось "второй стеной" и должно было дать от ста до ста двадцати тысяч человек.
— Если бы хоть сто тысяч, тогда нам никакой антихрист не страшен! — сказал Резвой.
— Все это лишь на бумаге, — покривился Кутузов.
— И потом все это — рекруты, от матушки-сохи, не обученные, не привычные ни к ружью, ни к сабле, — заметил Кайсаров.
— А также слабо вооруженные, — прибавил Кудашев.
— Одним словом, пишите к Алексею Ивановичу, чтобы немедля прислал еще трех фельдъегерей. Пошлем предписание Милорадовичу — пусть докладывает мне обо всем в Смоленск, а Ростопчин — чтоб усилил Милорадовича Московским ополчением, — приказал Кутузов.
Целый день пролетел в распоряжениях и сборах к отъезду в армию.
В воскресенье 11 августа, с самого раннего утра, у дома Кутузова стал собираться народ. Сюда, на Воскресенскую набережную, со всего города шли чиновники, купцы, ремесленники, крестьяне, мужчины и женщины. В толпе сновали любопытные, всезнающие мальчишки.
Весь Петербург прослышал о том, что сегодня отбывает на войну избранник народа, князь Михайло Илларионович Кутузов, кому вверено главное руководство всеми армиями. Петербург шел провожать маститого полководца, которого он знал и любил.
На набережной уже дожидались, звеня бубенцами, десять лучших ямских троек для Кутузова, его свиты, канцелярии, фельдъегерей, кухни и прислуги. К дому то и дело подъезжали коляски и дрожки — родственники и друзья съезжались провожать Михаила Илларионовича.
Толпа на набережной все густела. Народ стоял уже от дома Кутузова до Летнего сада. Полицейский офицер с несколькими нижними чинами безуспешно пытался установить порядок.
В доме у Кутузовых в эту ночь почти не спали. Далеко за полночь в кабинете Михаила Илларионовича полковники по его указаниям еще писали разные бумаги и рассылали во все концы России фельдъегерей. Потом, утомившись, прилегли тут же в кабинете по-походному — кто на диване, кто в креслах — отдохнуть до зари.
А утром в доме проснулись чем свет.
Раньше всех встала Екатерина Ильинишна — собирать мужа в путь-дорогу. Вчера целый день на кухне пекли и жарили. Нужно посмотреть, как все уложено, не забыли ли чего. Сколько раз за тридцать четыре года совместной жизни с Михаилом Илларионовичем приходилось ей заниматься этим малоприятным делом — провожать мужа на войну!
Екатерине Ильинишне помогала дочь Катя, которая впервые провожала в такую невеселую дорогу вместе с папенькой и своего молодого мужа.
По дому бегала, стуча каблучками, проворная Марина и топал уже одетый во все солдатское медлительный Ничипор.
Михаилу Илларионовичу сегодня тоже было не до сна. Он встал вскоре после жены.
Умылся, оделся и все или смотрел на карту, что-то прикидывая карандашиком, или ходил из угла в угол в тяжелом раздумье. Михаил Илларионович был скрытен. Он не любил никому говорить до поры до времени о своих замыслах, расчетах и планах. Только отдавал короткие приказания невыспавшимся полковникам.
Потом Ничипор усадил барина бриться. А после бритья обе Катеньки — жена и дочь — позвали всех в столовую завтракать. Еда не шла на ум, но пришлось сесть за стол.
В доме стоял дым коромыслом. В каждой комнате толклись люди — родственники и друзья провожали Михаила Илларионовича.
И вот раздался первый удар колокола: звонили к обедне.
Пора вставать из-за стола. Надо еще отслужить молебен в Казанском соборе и — в путь: дело не ждет, враг уже стучится в смоленские ворота.
Еще раз последние сборы, последняя проверка.
— Бумаги, карты, деньги взяли? — спросил Кутузов у озабоченных полковников.
— Взяли, Михаил Илларионович.
— Ну, тогда по русскому обычаю присядем-ка на дорожку!
Уезжающие, домашние и гости сели где попало. Ничипор сел на скамейку, которую всегда возил с собой для Михаила Илларионовича.
На минуту все в кабинете затихло. Только слышалось, как тихонько плакала, сморкаясь в платочек, бедная Катенька, впервые расстававшаяся с мужем.
Екатерина Ильинишна держалась молодцом.
— Ну, с богом! — поднялся Кутузов.
Все засуетились, затараторили, зашумели. Ничипор и лакеи понесли укладывать на тройки последнюю поклажу.
Толпа на набережной загудела, заволновалась:
— Уже! Идет!
Все взоры устремились на парадную дверь дома.
И вот из нее на крыльцо вышел в скромном мундирном сюртуке без погон, в белой бескозырке с красным околышем князь Михаил Илларионович Кутузов.
Все мужчины, стоявшие на набережной, обнажили головы перед прославленным, убеленным сединами русским полководцем.
Первая коляска, в которую сели Михаил Илларионович с женой и дочь Катя с мужем, полковником князем Кудашевым, медленно тронулась с места. За ней постепенно двинулись остальные.
Ехать приходилось только шагом: так было много народу на Дворцовой набережной.
Люди жались к самой коляске, старались подойти к ней поближе, чтобы увидеть знаменитого полководца, пожелать ему счастливой дороги, успеха в неравной борьбе с врагом. Мужчины махали шляпами, шапками, картузами, женщины — платочками и шарфами. В коляску совали и бросали букеты цветов, кричали:
— Спаси нас, Михайло Ларивонович!
— Счастливый путь!
— Храни тебя господи!
— Гони проклятущих немцев из штаба!
— Батюшка, побей супостата!
— Ты одна наша надёжа!
— Не допусти погибели России!
— Оборони нас!
Михаил Илларионович в ответ только махал бескозыркой — слов не было…
Царь еще два дня назад поторопился уехать в Швецию. Царь не хотел провожать Кутузова.
Кутузова провожал народ.
Глава четвертая
"ПРИЕХАЛ КУТУЗОВ БИТЬ ФРАНЦУЗОВ!"
IШумные многолюдные проводы взволновали Михаила Илларионовича. Его глубоко тронуло это искреннее выражение любви и доверия к нему народа.
Погруженный в свои мысли Кутузов сидел в коляске. Петербург давно остался позади. Вместе с Михаилом Илларионовичем ехал Павел Андреевич Резвой. Павел Андреевич, старый, всегдашний спутник Кутузова, хорошо изучивший его, умел, когда надо, посидеть молча, не докучал Михаилу Илларионовичу ненужными вопросами и разговорами.
А у Михаила Илларионовича не выходили из головы петербургские проводы…
Александр предостерегающе сказал Барклаю: "Помните — у меня одна армия!" Глупец! Он думает, что в ней все. А народ?
Александр, чужой России человек, не понимает, не хочет принимать в расчет самую главную силу, самое большое богатство — народ.
Армия отступала в глубь страны, отбиваясь от превосходящего врага, а народ боролся с ним по-своему: уходил в леса и болота, на каждом шагу подстерегая непрошеных гостей с топорами, вилами, косами. Об этом рассказывали курьеры, приезжавшие в Петербург из-под Полоцка, из корпуса Витгенштейна. Как ни тяжела была крестьянская, подневольная жизнь, но иноземное рабство, которое нес Наполеон, было хуже.
На защиту Родины поднимался весь народ.
И это стоило принять в расчет.
Думал Кутузов и о самой армии. Его беспокоили людские резервы и продовольствие.
Многие магазины с зерном, мукой, крупой, фуражом достались врагу или сожжены самими русскими. Провиантские чиновники радовались отступлению: можно свалить все на французов и показать уничтоженными тысячи пудов продовольствия там, где в действительности стояли одни пустые амбары с мышиными объедками, а денежки положить себе в карман.
Надо прекратить это безобразие, надо прибрать всех этих провиантских жуликов к рукам. И позаботиться о провианте для дальнейшего — без хлеба воевать нельзя. Кутузов никогда не забывал мудрого Румянцова, который говорил: "Войну надо начинать с брюха!"
Вспомнилось, как на Дунае Михаил Илларионович организовал снабжение Молдавской армии.
Кутузов думал, а версты незаметно уходили одна за другой. Вот уже и первая станция — Ижоры. У станционного дома было похоже на конскую ярмарку: табунилось сорок пять лошадей, приготовленных для Кутузова. Возле крыльца стояла, видимо только что подкатившая, курьерская тройка, которую со всех сторон облепил народ.
