Христоверы - Александр Владимирович Чиненков
– С тобой всё в порядке? – попытался привстать Силантий, но у него не получилось.
– Да, со мной всё хорошо, – ответила тихо Евдокия.
– А я вот спёкся, – вздохнул Силантий. – Чуток бы, и всё. Спасибо батюшке, в избу свою затащил и уголок выделил.
– Ты Силантий? – поинтересовалась Евдокия. – Это про тебя мне сестра рассказывала?
– Наверное, – снова вздохнул Силантий. – Надо же, я ещё осенью из госпиталя вернулся, всё тебя хотел повидать, а довелось вот только что.
– Сестра мне говорила, что ты с Евстигнеем моим воевал. И ещё о другом рассказывала.
Она замолчала и, явно волнуясь, с трудом проглотила слюну.
– Вижу, боишься ты меня, Евдокия, – прошептал Силантий. – Но это только лик мой страшен. А в душе я тих и скромен, как Евстигней твой. Ты ещё не забыла его?
– Нет, не забыла, – тяжело дыша, сказала Евдокия. – Мы будто вчерась с ним расстались.
– Знаю, что не лукавишь, – прошептал печально Силантий. – Мне сестра твоя рассказывала, как ты на почту бегала, весточку от мужа ждала.
– Так ты и правда сам видел, как Евстигней мой погиб? – спросила Евдокия, смущаясь и краснея. – Сестра моя…
Она осеклась и замолчала.
– Да ты не стой столбом рядом с кроватью, красавица, – вздохнул Силантий. – Про Евстигнея послушать хочешь, добро, расскажу. И на вопросы твои отвечу, ежели мочи хватит. Ну а не хватит, не обессудь. Сама видишь, каков я…
Он хотел ещё что-то сказать, но не смог. Сильное волнение вызвало одышку. Силантий стал ловить ртом воздух, пытаясь раздышаться, но не мог. Приступ усиливался.
Увидев, что с ним творится неладное, Евдокия растерялась. С трудом переставляя ноги, она подошла к столу и стала перебирать разложенные на нём лекарства, пытаясь разобраться, какое из них дать Силантию. Из сложной ситуации её вывел голос больного, который попросил принести воды.
Евдокия схватила кружку с водой и поднесла к губам Силантия. Он с трудом сделал несколько глотков и глубоко вздохнул.
– О-о-ох, полегчало маленько, – прошептал он. – Будто не колодезной, а живой водицы испил из твоих рук, красавица. А я именно такой вот тебя и представлял себе, когда Евстигней о тебе рассказывал. Какими словами нежными он тебя описывал, что мне эдаких и не приходилось слышать никогда ранее.
Он замолчал и снова попросил воды. Евдокия поднесла к его губам кружку, и Силантий с трудом сделал ещё несколько мелких глотков.
– Каялся он, горевался, что тебя к хлыстам свёл, – тяжело дыша, продолжил он. – Страдал он безмерно и переживал шибко. Говорил, что с войны вернётся, заберёт тебя и жизнь новую начнёт. А оно вон как вышло… Пожёг нас ворог огнём в окопах. Евстигней, как и все наши, кто в окопе был, все отдали богу души. А я вот выжил.
– А я вот не верила, что погиб Евстигней, – всхлипнула Евдокия. – Я думала, что забыл он меня.
– Нет-нет, не забыл, не думай эдак, – заверил Силантий. – Он каждый день тебя вспоминал и Богу молился. А ещё он письма тебе писал, верь не верь, я сам видел.
В дом вошла старушка-прислужница. Увидев Евдокию, сидящую у кровати Силантия, она заохала и замахала, как крыльями, руками.
– Ну на минуточку выйти нельзя, Господи! – запричитала она. – В постель, в постель ступай, голубушка! Его нельзя сейчас теребить, дохтор не велел!
Евдокия встала и отошла от кровати. Старушка взглянула на Силантия и снова замахала руками.
– Господи, и этот с душой прощается! – воскликнула она. – Владыка Небесный, спаси и сохрани его!
Крестясь и нашёптывая молитву, она поспешила к столу, взяла один из пузырьков с лекарствами, капнула несколько капель в кружку с водой и поднесла её к губам уже хрипящего Силантия.
– Испей, испей лекарство, сердечный! – едва не плача, просила она. – Очнись, не помирай, ты же…
Вместе с Евдокией они влили лекарство в рот Силантия, и через минуту приступ купировался. Сначала исчезли хрипы при дыхании, затем выровнялось и само дыхание, еще минуту спустя Силантий провалился в глубокий сон.
Облегчённо вздыхая, старушка встала на колени перед иконами и стала возносить Богу горячие молитвы. Глядя на неё, Евдокия встала рядом, и слова благодарности растеклись по избе.
11
В девять часов утра Давид Плешнер открыл свою лавку и, ввиду отсутствия покупателей, уселся за прилавок. Он взял золотую брошь, приобретённую два дня назад по дешёвке, и принялся старательно полировать её, придавая товарный вид.
Открылась дверь, и в лавку вошёл посетитель, о чём ювелира предупредил подвешенный над дверью колокольчик. Плешнер лениво поднял взгляд, узнал старца Андрона и мгновенно вскочил на ноги.
– О-о-о, какой дорогой гость у меня сегодня! – воскликнул он со слащавой улыбкой. – Милости прошу, Андрон! Сейчас я стульчик тебе вынесу! Я сейчас… Я сейчас…
– Не надо, не суетись, Давидик, – остановил его Андрон. – Я только на минутку к тебе заглянул.
– Ну, как скажешь, как скажешь, – «погрустнел» Плешнер. – Может быть, в подсобку пройдём? Я там чаем тебя угощу. Замёрз поди в санях-то, пока из Зубчаниновки в город ехал?
– Не замёрз и не чаи распивать я к тебе пожаловал, – отказался Андрон. – Хочу знать, Давидик, как дело твоё процветает? И про долю свою услышать хочу. Как она множится и приумножается.
У Плешнера вытянулось лицо.
– Да ты что, Андрон? – промямлил он плаксиво. – О каком таком процветании ведёшь речь? Да я сейчас концы с концами еле свожу. Только на кусок хлеба без масла с трудом зарабатываю.
– Не сетуй, не сетуй, Давидик, – ухмыльнулся Андрон. – Меня ты не проведёшь, я тебя давно знаю.
– Ты же по улицам ходишь, Андрон, и видишь сам, что там происходит, – заюлил Плешнер. – Осень к концу идёт, уже снежок выпал, мороз на улице, а на каждом углу стачки и забастовки так и продолжаются. Никакой холод людей не держит. Приличные люди интерес к золоту и драгоценностям потеряли и к нам, ювелирам, сейчас редко заходят.
– А ты не пудри мне мозги, Давидик? – не поверил ему Андрон. – Я тоже, как и ты, в Самаре живу и всё не хуже тебя вижу.
– У каждого человека свой взгляд на жизнь, Андрон, – вздохнул Плешнер. – А мы, евреи, прозорливее всех ныне живущих. Мы чувствуем опасность не только за версту, но и глазами и душами.
– Да, в чутье собачьем вам не откажешь, – согласился Андрон. – Но это дела не меняет. Ты, Давидик, сделай милость, отчитайся передо мной о состоянии наших общих дел. Я хочу знать, какова величина доли моей. И не виляй хвостом, Давидик, делай, как я тебе говорю.
Плешнер
