Экспедиция надежды - Хавьер Моро
Воодушевленный достижениями племянника и своим собственным результатом в Пуэбле, Бальмис решил отправиться в северные провинции Мексики, причем не только для того, чтобы внедрить в обращение вакцину, но и для того, чтобы отобрать детей для следующей вакцинной цепочки, предназначенной для доставки лимфы на Филиппинские острова. В Мехико ему не удалось завербовать ни одного ребенка. Родители наотрез отказывались доверять ему детей, потому что прошел слух о плачевном состоянии галисийских ребятишек, прибывших из Европы, в городском приюте. Единственной надеждой для экспедиции оставалась провинция.
– У меня сердце разрывается, что приходится покидать детей, – говорила Исабель. – А если я останусь с ними?
Бальмис побледнел.
– Вы мне нужны для подготовки… Ваше присутствие здесь ничего не изменит.
Но отъезд пришлось отложить: как прежде сам Бальмис, на сей раз все члены экспедиции – врачи, фельдшеры и санитары – пали добычей очередной болезни. Дом маркизы де Каса Невада походил на госпиталь, где сновали старые друзья и коллеги Бальмиса, принося снадобья по древним рецептам ацтеков. Эти лекарства были собраны в Бадианском травяном манускрипте[73] – огромном иллюстрированном томе, описывающем растения Мексиканской долины. Придворный врач Филиппа II, Франсиско Эрнандес, привез эту книгу в Испанию, и Бальмис стал горячим ее поклонником. Отныне он пылко защищал это «примитивное колдовство» доколумбовых индейцев, навлекая на себя неприкрытое презрение мадридских коллег. Однако у него не оставалось сомнений в том, что ипомея (вьющееся растение, чьи корни используют как слабительное), ипекакуана, сарсапарель, настойка из тараканов и хина против желтой лихорадки – все это народные средства, давно доказавшие свою эффективность. К другим же знахарским рецептам, таким, к примеру, как мясо ящерицы для исцеления от рака, он относился с большим скепсисом.
Исабель, чудом ухитрившись не заболеть, с удовольствием ходила на рынок за продуктами и целебными травами; обычно ее сопровождал кто-то из слуг, в чьи обязанности, помимо доставки покупок, входило задавать вопросы про Кандидо многочисленным индейцам, слонявшимся по площади Сокало. Этот рынок представлял собой исключительное зрелище – горы фруктов, овощей, зелени, мяса и птицы, дичи, лягушек и таких амфибий, как аксолотли, морской и пресноводной рыбы… Если перейти канал, посетитель оказывался на площади Воладор, рядом с которой располагалась пристань, куда причаливали каноэ из лагуны с грузом овощей; по берегу расхаживали торговцы яйцами, протискиваясь между прилавками с молодыми и выдержанными сырами из коровьего и козьего молока, а также местными сладостями. Исабель никогда не доводилось наблюдать такого изобилия товаров, составлявшего резкий контраст с нищетой населения, которое питалось лишь кукурузой, фасолью и перцем чили.
Однажды слуга привел с собой старого метиса, беззубого и кривого на один глаз, как камбала; от него исходил густой запах пульке.
– Этот уачинанго говорит, что знает о белом ребенке, которого прячут в одной хижине.
Здешних бродяг – они время от времени что-то перепродавали, сплетничали и убивали время на рынке, не имея постоянной работы, – жители прозвали «уачинанго».
– Сеньорита… ищет ребенка? – спросил бродяга.
– Да, белый мальчик, испанец, со светлыми глазами… Ты его видел?
– Да, да! Я знаю.
– И где он?
– Спрятался.
Исабель и слуга были уверены, что речь идет о Кандидо.
– Я тебя отведу, а ты мне дашь несколько реалов.
– Я тебе заплачу, когда ты меня отведешь.
– Не-е-ет! – завопил нищий и повернулся спиной.
Исабель не знала, что и думать: а вдруг это правда? Если он действительно знает, где живет Кандидо? В конце концов, не так уж много здесь светловолосых детей с голубыми глазами.
– Ладно, – решилась она и протянула ему несколько монет – Бери. А теперь веди меня к нему.
Этот метис был одним из двадцатитысячной армии босяков, обретающихся в столице. Большинство из них ночевало под открытым небом, да и днем оборванцы предпочитали валяться на солнышке, завернувшись в грязные шерстяные пончо. Бродяга уводил их прочь от центра по каналам и узким улочкам, застроенным хижинами из дерева и глины с соломенными крышами. Они уже довольно долго шли по трущобам; Исабель ощущала себя мишенью пристальных взглядов местных жительниц; они строили догадки, что понадобилось в этих переулках испанской сеньоре, которую куда-то ведет пьяный уачинанго. Надежда разыскать Кандидо помогала Исабель бороться со страхом в этих имевших дурную славу городских предместьях, где на покрытых нечистотами улицах под ногами сновали крысы, то и дело сцепляясь друг с другом за очистки. Наконец они добрели до крытой соломой индейской лачуги. Пока в единственной комнате глаза привыкали к темноте, а нос – к вони, Исабель смутно различала глиняные горшки, разнокалиберные ложки, корзины для хранения снеди и плитку, на которой варилась кукуруза. Внезапно раздался утробный вой, и на нее накинулось какое-то бесформенное существо. Исабель упала на глиняный пол и забилась, пытаясь подняться. Перепуганный слуга бросился наутек.
– Он не злой! Он просто хочет обнять тебя! – приговаривал уачинанго.
Исабель присмотрелась и поняла, что этим чудовищем с заячьей губой и искореженным позвоночником был ребенок-инвалид. Он передвигался на четвереньках на то небольшое расстояние, докуда дотягивалась цепь на его ошейнике.
– Белый мальчик! – твердил бродяга.
Да, мальчик определенно выглядел белым, поскольку вдобавок ко всему был альбиносом.
– У него светлые глаза, очень светлые! – индеец всячески старался доказать, что не обманывал ее.
Мальчик был слеп, зрачки его затягивала белая пленка. Родители кормили его, но никогда не выпускали на улицу: во-первых, из-за стыда перед соседями, а во-вторых, они верили, что такой ребенок навлечет на семью божий гнев. Он мог только гортанно ворчать, но при этом оказался вполне дружелюбным. Исабель угостила его конфетой, купленной на рынке, и малыш набросился на нее, как обезьяна. Он был грязен и растрепан, а черные ногти отросли настолько, что загибались внутрь. Ребенок вызывал у Исабель смешанное чувство страха и жалости. Но она нашла в себе силы погладить его, сначала по рукам, а потом и по лицу. Калека постепенно успокаивался, он вытягивал шею от удовольствия, а из уголка изуродованных губ стекала струйка слюны. Он глухо курлыкал от наслаждения, как дикий зверь. Исабель долго сидела рядом с ним, общаясь жестами и взглядом, пока мальчик не заснул. Тогда она на цыпочках вышла из хижины.
– Дай
