Аркадий Савеличев - Последний гетман
Пока они так-то базарили, на площади перед дворцом большая толпа казаков собралась, в окна и двери лезла. Тут уж с самыми разлюбезными криками:
– Не трэба другого батьку!
– Сам едешь – сына здесь оставляй.
– Все едино: Разумовский же…
Опять перерыв велел сделать. Теперь уже до завтра. Кочубей пробовал писать прошение на имя Государыни – прямо на залитом вином краю стола, но его со всех сторон толкали под локти и мокрыми усами заглядывали в бумагу. Какое писанье?
Остаток дня, вечер и ночь прошли в тревожном гуле – и по залам дворца, и по-за его стенами. Уже нежарко на дворе было, октябрь кончался. Костры пылали вокруг.
Гетманская корогва с ног сбилась, вышвыривая из окон и дверей лезущую толпу. Да и кто толпа? Свой же брат-казак. Не будешь рубить, не будешь стрелять. Лезут-то с самыми благими намерениями – гетмана защитить.
Кто-то пустил слух: уланов новых прислали, чтоб увезти гетмана в Петербург. Да нет, говорили другие, сам едет по приказу Государыни. Да нет, еще лучше, третьи все спознали: царский курьер прискакал, с самым милостивым приглашением!…
Все и всё знали… только сам-то гетман ничего не знал! Кругом голова шла. Что скрывать, он тоже подумывал о старшем сыне, Алексее. Пятнадцать лет – не пора ли приобщаться к отцовским делам? Пока при отце – присмотрится. А если и в самом деле отзовут в Петербург, так не чужой и для казаков человек место займет. За тринадцать-то лет он обсидел это малороссийское место, жаль чужому на остуду отдавать.
Случись что, ведь и в самом деле кого-нибудь в опалу сюда турнут. Как Москва – опальным же городом стала. А для чиновных чинуш мест вкруг трона уже не хватает.
Добро еще, если Гришка Орлов! Может быть хуже. Сунут какого-нибудь Бецкого, который возомнил, что именно он и вершил весь переворот, раз ему поручили корону делать…
«Куда ни шло – хоть и весталку Дашкову!» – под утро и сам гетман развеселился не хуже любого казака. Немало их под окнами да и на ступеньках дворца ночь коротало.
Сжалившись над замерзшими бедолагами, он приказал выкатить из погребов пару бочек «горяча вина» и при каждой виночерпия приставить, чтоб зря землю вином не опаивали. Похвальный гвалт еще гуще пошел. Какой сон, хоть и в самых дальних покоях дворца?..
Утро наступило только к полудню следующего дня. Когда Кочубей-грамотей изготовил:
«От имени всего казацкого круга Постановление: быть вечному гетманству в Малороссии! Того ради должность похвальную для Малороссии закрепить в наследство за фамилией графов Разумовских, разумея, что сынов-наследников подрастает премного, и все великими достоинствами в отца же пошли».
Насчет достоинств своих подрастающих сыновей отец, может, и сомневался, но уже и сам верил: так тому и быть, иначе и быть не может! Кто, кроме графов Разумовских, способен удержать пошатнувшиеся старинные права, саблей отвоеванные Богданом Хмельницким? Народ кричал, мало что понимая: Хмель, Хмель! Но он-то с понятием к этому славному казаку относился. Теперь уже истинно казалось: никому иному, как графам Разумовским, и заповедал Бог хранить кровью завоеванные права малороссов.
Когда Кочубей стал зачитывать «Постановление казацкого круга» и «прошение на Высочайшее Имя», в пропахшем вином театре было уже не продохнуть. Казацкий народ выломал бы двери и смял бы гетманскую корогву, обнажи она только сабли. При саблях же и казаки были: не комедь же с Ванькой-Каином. Махнул рукой полковнику ощетинившейся саблями корогвы: будь как будет! Не воспрещай.
Народ притих. Пока Кочубей читал все 23 пункта «Прошения», в театре, где незадолго перед тем еще витал дух Ваньки-Каина, и дыхание замерло. Молча и самозабвенно крестились казаки. Даже и не отрезвясь со вчерашнего…
Отрезвление пришло, когда обе бумаги – «Постановление» и «Прошение» – повезли в Киев, под благословение митрополита Арсения Могилянского. Он еще не отбыл к месту своего нового служения – преемника достойного не находилось, и сомнения, видно, брали в связи с переменой царствования. Одно дело благая Елизавета Петровна, и другое – Екатерина Алексеевна, немка, пришедшая в православие от протестантского пастора. Каково-то будет в Троице-Сергиевой лавре?
Пожалуй, и заискивал маленько митрополит Арсений. Все, конечно, под Богом ходят, да у царей-то дорога особая. Стоит ли заступать ее, хоть и митрополиту? Настораживало Владыку и слишком крутое возвышение казаков-пастухов Разумовских. Он на тот час, к приезду казацкой делегации из Батурина, вспоминал библейскую заповедь: «Не сотвори себе кумира». О гетмане Разумовском, с которым немало добрых дел делали, отозвался довольно ехидно:
– Кажется, гетману и той высочайшею милостью, которую имеет, довольно быть должно.
Члены казацкой делегации посчитали за доброе – не передавать гетману слова Владыки.
Оказалось, что сильно болен митрополит, никого к нему не допускают. Чего зря донимать? Надо ехать прямо к Государыне.
Ехать так ехать. Делегация в Петербург была снаряжена со всей пышностью. «Постановление казацкого круга» и «Прошение о наследственном гетманстве» в изящную шкатулку поместили, позолотой и бриллиантами украсили. Подарки немалые припасли, кому что из придворных. Первому камергеру и сенатору графу Орлову – саблю казацкую, именную, озолоченную и бриллиантами по эфесу осыпанную. Делегацию возглавил самый близкий гетману человек – Семен Васильевич Кочубей.
Казаков Государыня Екатерина Алексеевна приняла ласково и с лаской же проводила.
С подарками тако ж. Но… следом своего доверенного курьера послала с ничего незначащим, даже ласковым повелением:
«Приехать графу Кириле Разумовскому для пригляду с глазу на глаз и для душевного же разговору, понеже скучно без него».
Убаюканный общим славословием, гетман и не подозревал, что зреет против него в Петербурге. Не заметил, что и гетманом он в приглашении не назван, а просто графом.
Повеление от Екатерины пришло в ноябре, а он намерился здесь, на Сейме, и Новый год встретить. Лишь после того собрался в дорогу, девятого января. Даже без жены и детей. Чего там долго задерживаться? Дел недоделанных невпроворот. Хоть тех же Орликов да Мировичей – надо как-то выкрасть из Крыма да головой выдать российской Императрице? А ежели и неживых, так головы изменников привезти на блюде.
Право, по зимнему времени можно. Заморозить, как сомов подледных, – да и преподнести со словами: «Извольте полюбоваться, ваше императорское величество! А там собакам выбросим, понеже собакам и собачья же смерть». Дело оставалось за малым – самих-то изменников отловить. Ехал не спешно. Останавливаясь туда-сюда у подорожных приятелей.
Ночку провел даже в любимом Петровском.
Отправился в столичный вояж в начале месяца, а прибыл лишь в конце его. Срок свидания Екатерина свет Алексеевна не устанавливала. Поди, успеется. Наговорятся как нельзя лучше.
VI
Но не успелось и не наговорилось…
Все вышло совсем не так, как думал гетман по дороге. Петербург мечтателей никогда не принимал всерьез.
Январский день короток. Не так давно и за полдень перевалило, а слуги уже налаживают масляные плошки у подъезда. Час какой пройдет – зажигать будут. В честь приезда хозяина, может, и пораньше обычного. Домоправитель, как ни ленив, хозяйскую копейку считать обязан. Дело обычное: своруют, шельмы, на большие рубли, о сбереженных же нескольких копейках обязательно доложат. Хотя знают: не считает копейки граф Разумовский. Так и есть: когда по очереди с поклонами-подходили, каждому золотой в руку вкладывал, на доклад управителя рукой махнул:
– После, после.
Значит, завтра, послезавтра, через неделю а то и вовсе никогда. Этакая денежная небрежность была сродни мудрости: попробуй-ка из хохлацкого Батурина уследи за своим петербургским домом! Как есть – так и есть.
Измайловский сержант с предпоследней ямской пересменки лошадей был послан вперед, чтоб знали о приезде хозяина. Огромный дворец сверкал над Мойкой всеми окнами. Кирилл Григорьевич, не желая сегодня с устатку парной бани, с удовольствием принял загодя налитую ванну. Что делать, любил он понежить дородное тело; в свое время Евдоким Демидов, заискивая перед братьями-фаворитами, отлил на уральских Петровских заводах две огромных чугунных ладьи и по зимнику притащил в Петербург – на зависть всем придворным. Даже опасались поначалу принимать такие подарки, зная о великих нареканиях на Демидовых, но Алексей первым хмыкнул: «Ничего, вода все грехи смоет». Вслед за ним и Кирилл: «Ладно, как ни есть, рассчитаемся». Смыла ли, нет ли вода Мойки демидовские грехи, а уж дорожный, подшубный пот гетмана Разумовского – точно так. Кирилл Григорьевич с удовольствием переоделся в теплый бархатный шлафрок и поужинал в полном одиночестве. Никаких сегодня визитов, никаких гостей. Только и распоряжение было: послать с известием двух гонцов к старшему брату да в домашнюю гимназию к сыновьям. И то едва ли назавтра успеет к ним в гости – само собой, Государыне первый визит.
