Аркадий Савеличев - Последний гетман
– Кирилл Григорьевич, я уже доложил Государыне о двух просителях, придется малость подождать. Сей момент иду с вашим докладом!
Он побежал к вожделенным дверям.
– А мы с вами, граф Кирила, по-домашнему пройдем, – снова вставая, улыбнулся Орлов ехидно вслед Теплову и взял своего протеже под локоток.
Улыбнулся и гетман: помнил эти дворцовые хитрости. Прежде в кабинет к Елизавете Петровне проводил своих приятелей Алексей Григорьевич, теперь к новой Государыне – Григорий Григорьевич.
Да и дворец новый: всех-то коридоров гетман не знал, невольно на полшага шел позади.
Это так, без обиды. Если на все мелочи обращать внимание, во дворец лучше не приходить.
Задние двери, скромнее видом, сзади же и открывались. Слуги, видать, позабыли смазать петли – скрипнула одна каналья. Екатерина Алексеевна, занятая разговором с сенатором князем Алексеем Голицыным, невольно повернула голову. Изумление, недовольство, оскорбление – все промелькнуло при виде двоих соперников, которым не могла отказать. А Орлов того хуже – с нескрываемой фамильярностью сказал:
– Матушка, гетман Кирилл Григорьевич решил вас порадовать своим прибытием.
Можно было только восхищаться умением Екатерины владеть собой. Не могла выгнать ни князя Голицына, ни своего полюбовника, ни гетмана, так неудачно приведенного «оболтусом». Кирилл Григорьевич мог бы поручиться: именно такое слово слетело с ее плотно сжатых губ. А для всех послышалось другое:
– А, граф Кирила! Извольте подождать на диване, пока я закончу предыдущий разговор.
Чуть ли не насвистывая, Орлов вышел обратно тем же потайным ходом, а Кирилл Григорьевич пристроился на диване. Императрица явно скомкала начатое рассуждение – о каких-то дополнениях к закону о правах дворянства, князь Голицын с недовольным видом откланялся. Екатерина кивнула своему кабинет-секретарю. Тот вышел вслед за Голицыным.
Они остались вдвоем. Гетман уже стоял к тому времени. Но не вести же ему доклад со спины – без спроса и повеления уже обошел стол и лицом к лицу доложился:
– Ваше императорское величество! Любя ваши милостивые повеления, я оленем подраненным скакал сюда…
– Два-то с лишним месяца?
Он лишь на секунду запнулся и продолжал:
– .. дабы лично удостовериться, что вы з добром здравии души и тела пребываете…
– Пребываю, граф. И льщу себя надеждой, что вы дадите полный отчет… как пребывает ваше некоронованное царство!
Гетман стоял рядом с креслом, с которого только что сошел Голицын. Екатерина не приглашала садиться, впервые в жизни не подала руки. На кресло он не смотрел – смотрел в ее темные омутовой суровости глаза. Не знал, как дальше продолжать. Царство? Некоронованное?.. Все стало понятно. Вести сюда исправно доходят, но с таким искажением, что даже разум ангела помутится. Таким ли уж ангелом была Екатерина Алексеевна? Но – продолжай, гетман…
– Малая Россия пребывает в полном спокойствии и надежде на покровительство вашего императорского величества, – замирая душой от догадки, он тем не менее говорил с внешним спокойствием.
Почти двадцать лет при дворе – приучил душу держать в узде. Видимо, эта невозмутимость маленько образумила Екатерину.
– Что же вы стоите, граф? У нас в России, – как всякая иностранка, она особо подчеркнула последние слова, – говорят: в ногах правды нет.
Он присел на краешек кресла, склонил голову в знак благодарности.
– Еще, ваше величество, у нас… – он тоже нажал на последнее словцо, – говорят: правды нет на небесах и выше…
– Дерзите, граф? – вскинулась склонившая было голову Екатерина.
– Как смею, ваше величество! – встал и с краешка кресла, чтобы отдать более глубокий поклон.
– Слышала, смеете. Уж самостийно наследников себе коронуете?
Он молчал. Говорить было нечего. Спорить невозможно.
– Разве не из Государевых рук булаву получали?
– Из рук благословенно почившей в Бозе Государыни Елизаветы Петровны.
Этим ответом он словно не признавал нынешних разговоров о гетманской булаве.
Теперь Екатерина не знала, как дальше продолжать разговор с этим упрямым, набычившимся царедворцем – так ей по крайней мере казалось, ибо тяжелая, полнокровная голова его сама собой с высоты породистого тела напирала на стол.
– Вы невозможны, граф! Подите домой, подумайте о своем дальнейшем пребывании… и пребывании этой булавы… под нашим скипетром!
Его словно ударили пудовым скипетром по шее, как старой, ощеренной шипами булавой, первоначально и предназначенной, чтоб властной рукой крушить щиты и латы. Что там выя человеческая!
От обиды или забывчивости, последний поклон он отдал не слишком низко… и пошел к тем дверям, через которые привел Орлов.
– Куда-а?
Вскрик испуганный был совсем не императорский – бабий…
Он круто повернулся и, уже не решаясь на повторный прощальный поклон, быстрым шагом прошел к парадной двери.
Череда генералов, сенаторов и увешанных звездами сановников со страхом воззрилась на угрюмого гетмана, который в кабинет вроде бы и не заходил, а из кабинета выходит! Пожалуй, не в одной голове пронеслось: «Да жива ли хоть Государыня?..»
Один Григорий Орлов был весело невозмутим. Нагнал на выходе к парадной лестнице, где тоже парно стояли преображенцы, и взял под локоть:
– Нехорошо, граф Кирила. Ваш приезд все-таки следует отметить. Чаю, подпортили кровь Государыне?
Нет, сердиться на нынешнего фаворита было невозможно!
– Подпортил, граф Григорий. Едино утешает – из старинной любви… – как-то легко и развязно почувствовал себя гетман после сдавленной духоты кабинета.
– Ну, так поздравляю, граф, с мужской доблестью! Так их… баб!… – Последнее слово уже шепотом на ухо договорил. – Выпьем по-мужски?
– А почему не выпить?
– Вот именно! Сюда, сюда, – стал Орлов заворачивать его в боковой коридор.
Кирилл Григорьевич, не будучи никогда растяпистым человеком, охотно пошел. Если пути Господни неисповедимы – так пути любовников тем более. Смертны. Пьяны. Веселы. Живи, пока живется.
В устройстве личных покоев первого камергера Григория Орлова было нечто схожее с покоями первого камергера Алексея Разумовского. Видимо, все любовники одинаковы. Кирилл Григорьевич входил уверенно как к своему старшему брату бывало. Тоску-кручину вином разбавить, и ладно.
VIII
Сыновей навестить, что ли?
Могли бы это сделать на другой день и сами сыновья, но они были заняты пресерьезным делом – первенство в домашней гимназии делили. Главенство. Власть. По образцу и подобию старших.
Если брать лета с церковных записей, так старшинство, само собой, принадлежало Алексею – ротмистру пятнадцати лет от роду. Он не замечал, что без лишнего шума вошедший отец из соседней комнаты наблюдает через раскрытую дверь. Командовал:
– Подвое, попарно – шагом марш вон!…
Никто и не думал выходить. Младший, Григорий, да сын Теплова жались к Андрею. Защитник! Еще несколько воспитанников, подсунутых сюда высокородными приятелями, метались от старшего брата к Андрею и обратно. По вечному обычаю взрослых: чья возьмет! В споре, кажется, одолевал Андрей…
Он был третьим по рождению, Алексей вторым; впереди братьев выбралась на свет Божий только Наталья, уже выскочившая замуж. Самозабвенно на первых порах метала детишек графинюшка Екатерина Ивановна, почитай, ежегодно. Разница между братьями, в один год, уже стерлась; умом и всем своим развитием Андрей явно превосходил Алексея. Он не оставался в долгу:
– Раскомандовался! Не пехота же. Следовало бы знать, что ротмистру Конной гвардии полагается быть впереди роты. И команда надлежит другая: сабли наголо, за мной!
Ни тот ни другой сабель еще не видывали да и особого интереса к ним не проявляли. Ладно, Андрей – и ротмистр-то в полк не рвется. Плетью гнать? Сынки казацкие в пятнадцать-то лет уже в битвах бывали, даже гетманами становились, как Юрий Хмельницкий. Грамотей Андрей уже это говорил. Алексей фыркнул:
– Лошадям хвосты крутить?..
И это при том, что конюхов и денщиков отец обеспечит. Но не мешает и самому, для науки, скребницей по конской холке помахать. Не любить коня – как ему доверяться? Жизнь всадника от коня же и зависит.
Ломая упрямство сопливого ротмистра, гетман еще прежде рассказывал про Хмельницких да и про короля Фридриха, – как тот сутками не слезал с седла, запутывая погоню казаков. Оттого и не могли его взять самые разудалые запорожцы.
Отцу надоело из-за двери выслушивать своих недорослей. Не за сабли, так за воротники уже берутся. Маленький Гришуня разнимает, да куда там! Отпихнули с одного и другого бока, заверещал, как заяц. И по годам еще совсем малолеток, вдобавок болезненный, хилый какой-то – явно не казацкой породы. Уж не согрешила ли с кем графинюшка Екатерина Ивановна? Он знал, что ехидство напрасно, просто срывал на ней свою нелюбовь к Григорию. Последыши, Лев и Иван, оставленные пока дома с многочисленными мамками, и то родительское упрямство показывали, дрались меж собой, едва и на ноги-то став. А уж эти старшие – не в шуточную драчку ввязались; у обоих кровавые слюни потекли. Отец терпел, не разнимал, желая убедиться, чья берет. Но из боковых дверей проспавшие слуги налетели, всем скопом потащили Алексея в одну сторону, Андрея в другую, а Гришуню так на руки, чтоб не путался под ногами. Тут отец и посчитал, что пора выходить.
