Аркадий Савеличев - Последний гетман
Вот до какой кровожадности дошел!
Старший брат несколькими словами охладил его пыл:
«Уймись, младшой! Перемелется – мука будет. Из нее пирогов тебе знатных напекут, да под венгерское-то, а? Испей лучше за мое здравие. Славно аппетит поднимает».
Гетман испил и брату послал его любимого винца. Право, смягчилась душа.
Следующее письмо, уже канцлеру Воронцову, писал совсем с другим настроением, в своем житейском тоне:
«Провизия моя венгерских вин из Токая пришла благополучно, о чем я по причине нынешних обстоятельств немало сомневался. Не мог я оставить, чтобы с в.с. оною не поделиться, из которой теперь имею честь послать в.с. десять анталов, из всякого сорта по одному, в.с. усмотрите, что нынешнего года венгерские вина очень хороши. Прошу оные в здравие употреблять».
V
Не подметные письма, а какой-то ропот в народе тревожил гетмана. На базаре толковали о «самостийности». В шинках бурчали, что горилка подорожала – с пятнадцати копеек до двадцати за ведро. У казаков – кони в несусветный рубль поднялись. У баб – плахты больно линючие стали. У кузнецов – сабли некому сбывать, потому что гетман ни с кем не воюет…
Да и мирное время – не время. Вот угоди ж ты народу!
А он-то, ценя эту мирную тишину, все бьется над реформами… Так ли уж мало сделано? Уже при новой Императрице прошла перепись населения, чтоб показать – что есть Малороссия. Многих трудов и поклонов потребовал указ об уравнении чинов малороссийских с великороссийскими. Екатерина милостиво, на первых-то порах после переворота, приняла прошение гетмана, но потом оно чуть не затерялось в недрах комиссии, толковавшей права и вольности дворянства. Слава богу, гетман Разумовский был в этом дворянском сборище, довел свой очередной прожект до указа.
Схожим оказалось и «Положение о рангах Малороссийских». Оно тоже немало попортило крови гетману, прежде чем облеклись в сенатский указ..
Да и все остальное, начиная с учреждения земских судов, отмены пошлин и запрещения российской армии, проходящей через Малороссию, обирать поселян. Провиант? Фураж? Извольте покупать, как везде делается. Даже губернатору Мельгунову, отцу своего управителя, не позволил армейский грабеж.
Могли бы после всего этого и благодарить гетмана его любимые хохлы?
Как бы не так! Чем дальше шло время, чем больше стекалось в Петербург доносов на гетмана, тем настырнее и свои хохлы становились. Начали уже в открытую кричать:
– Извычай нарушается!
– Старинные вольности ганьбят!
– Разумовский – ды швидкий ли на розум?
– Самостийность нашу не борониць!…
Не понимают, дурные, что криками своими только ухудшают положение гетмана. И Малороссии, само собой.
Разумовский поспешил созвать генеральное собрание. То ли малая рада, то ли некая ассамблея.
Полковники, старшины, сотники, разных чинов городские управители. В театре сели, где еще витал дух Ваньки-Каина. Не слишком-то трезвы были собравшиеся, да и мало что понимали в угрозе, нависшей над гетманом. Одно умели – орать:
– Батько, неможно жити без войны!
– Веди в якой ни есть поход!
– Наши сабли с тобой, батько!
– Гуторят, на Крым вдарим?..
Вот так: он помышлял, чтоб двух-трех горлопанов изловить, а они хотят целой казацкой ордой, не спросясь Государыни, броситься в Крым. Как в прежние времена бывало.
Разумовский в самом начале собрания, под гетманским стягом, под гордо вскинутой на руке булавой заявил:
– Если вы так будете кричать, булаву-то у меня отберут, смотрите!
Лучше бы о том не заикался… Сейчас же громогласно вспомнили:
– Кто посмеет отнять нашу булаву?!
Они-то по пьянке запамятовали, а он в памяти всегда держал: булаву ему вручала Государыня Елизавета Петровна; казацкий круг только делал вид, что за графом Кириллом Разумовским ее утверждает. Вполне понятная истина: кто меч влагает в руку, тому и служи. Королю ли польскому, князю ли литовскому, царю ли русскому. Нынешняя Императрица – этого не знает? Упустит малороссийскую булаву из-под своего скипетра?
Он тринадцать лет булаву хранит – вечно ли?..
Полковники, ближе всего сидящие к гетману, как слышали его мысли. Все были во вновь учрежденных мундирах, при красных воротниках и красных обшлагах, под который можно засунуть платок, но уж горлач никак не спрячешь. Не жупан, не свитка какая-нибудь, с бездонными карманами. Сам гетман был в таком же мундире, ну, разве что вместо желтых пуговиц – золотые да Андреевская лента через плечо. Ежились непривычно полковники, поглядывая на своего вальяжного, но подтянутого гетмана. О чем-то сговаривались, кивали более грамотному Кочубею. Ага!…
Покряхтел Кочубей, поднимаясь. Благодаря гетманской племяннице стал родичем и генеральным обозным заодно – выше чинов не бывает. Не телегами же только – всем воинским имуществом, всем арсеналом заведует. Наверно, с уговора других полковников и начал с необыкновенным торжеством:
– Ясновельможный пан гетман! О делах житейских потом погуторим. Нас больше беспокоит – как удержать за Малороссией, по нашему извычаю, казацкую булаву? Тут, козаченьки, саблями не отобьешься. Нейкая хитрость потребна… Повел усами по притихшим рядам. – Не стар наш ясновельможный, а не дай бог что с ним случится? Все мы под Богом да под гневом Государыни ходим… Вот-вот! У графа Кирилла Григорьевича чинов много – что, если его заберут от нас да в Петербург перетянут? А нам кого другого в управители сунут?.. Вот-вот, козаченьки! Думайте своими пьяными головами…
А они и не особо пьяны были, нынешние головы. Как чувствовали некий перелом в своей судьбе. Однорукий Горленко уцелевшей рукой рубанул духоту зала:
– Да что гутарить! Надо заранее замену графу Кириллу Григорьевичу утвердить. Чтоб в случае чего ниякий бес не смог изменить наш извычай!
Гетман вынужден был остановить его:
– Полковник Горленко! Не заговаривайся. Сказав бес, ты и ведьму помянешь?..
– Не, ясновельможный… – смутился Горлейко, хотя тоже родичем приходился, по другой племяннице.
Едва ли полковники, не говоря о сотниках, знали, как проходило последнее генеральное собрание при Богдане Хмельницком, когда по наследству предлагали булаву его пятнадцатилетнему сыну Юрию. Но он-то, Кирилл Разумовский, знал и он-то еще не на смертном одре… хотя и у него старший сын тоже о пятнадцати годах…
Даже в пот бросило от этой прояснившейся параллели – гибелью ведь кончилось гетманство Хмельницких… Он достал из-за красного обшлага красный же плат и вытер лоб.
– Жарко? Так испей, батько, – подали из зала дельный совет.
Не полевой же казацкий круг – все сидели в креслах. Только полковники во главе с гетманом за большим круглым столом, именно для таких круговых собраний и сработанным местными столярами. Тут, конечно, главенствовал не простой горлач – немецкий фарфоровый кувшин, окруженный хороводом фарфоровых же, расписных бокальцев. Несколько рук сразу услужливо потянулось, но гетман недовольно отмахнул их, сам налил. Понятно, что не горилка и не петровская – безобидное венгерское, которым он хвастался пред Воронцовым.
Нельзя было подавать сигнал, но что поделаешь? В зале одобрительно завозились, даже из-под тесных мундиров стали доставать горлачи, свои глотки услаждать. Только одним можно было остановить это наваждение – общим перерывом. Он кивнул Кочубею:
– Объявляй, что ли… Кочубей охотно прокричал:
– Перерва, козаченьки!
Час прерывались на охлаждение нутра да час собирались. Зато навеселе стали утверждать какое-то скопившееся мнение. Уже не полковники и старшины тон задавали – отдохнувший и разгоряченный от «горяча вина» зал свои ответы-приветы слал:
– Не позволим батьку ганьбить!
– Нехто подметные цыдульки шле?..
– Пид кнут бисово племя!
– У батьки старший сынок-то военный, кажуть?..
– Гаворка иде – уже полковник?
– Генерал!
– Кали заберут батьку в Петербург – чем не замена?
– И Богдане Хмель свойго Юрася в наследство оставлял. Геть!…
Все до кучи свалили – и пятнадцатилетнего ротмистра, и генерала будущего, и самого Хмельницкого. Так и Государыне докладывать? Седоусые полковники были поразумнее. В один голос сказали Кочубею:
– Ты, Семен Васильевич, пограмотнее. Ты и бумагу Государыне напиши. Валяй без сумнительства!
Это лучше мог бы сделать секретарь Соседкин, но гетман не хотел подставлять ни секретаря, ни себя самого. Будь что будет. Чего скрывать – грела душу любовь казаков.
Пока они так-то базарили, на площади перед дворцом большая толпа казаков собралась, в окна и двери лезла. Тут уж с самыми разлюбезными криками:
– Не трэба другого батьку!
– Сам едешь – сына здесь оставляй.
