Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Я со стоном выдыхаю, и дедушка спешит приподнять мне голову и залить в рот мятный отвар, гладит по голове и приговаривает: «Всё до свадьбы заживёт, потерпи, милок, пройдёт твоя хворобушка». За калиткой поют «Смело, товарищи, в ногу». Ника поёт громче и правильнее всех.
По нашей дороге машины ездят редко, чаще велосипеды. Утром после завтрака гуляют старики с палочками и мамаши с маленькими детьми, вечером степенные пожилые пары, а днём тут никого нет. Мы разучиваем танцы прямо на дороге, спешим, потому что через несколько дней мы даём концерт для тёти Магды. У нас не получается, мы нервничаем, а нам, как назло, мешает один мальчишка. Он появляется каждый день, садится на краю дороги, свесив ноги в канаву, гогочет, строит рожи, показывает на нас пальцем, передразнивает. Мы его знаем, он живёт на нашей улице и вечерами торчит на волейболке. Товарищей у него нет, потому что он ко всем мальчишкам задирается, а, получив, хнычет и жалуется старшему брату. Он наш ровесник, но уж очень маленький и тощий, ухо у него всегда залеплено ватой, даже в хорошую погоду на нём кепка и тяжёлые башмаки на шнуровке. Вообще он похож на комара. Такого надоедливого комара. Теперь он привязался к нам. Мы решаем его не замечать. Он злится и тонким голосом орёт обидные слова. «Эй, жир-трест, не лопни, гы-гы-гы…» – это он Нике. «Эй, скелеты, не сломайте свои ножки-спички, гы-гы-гы…» – это нам с сестрой. «Эй, Валька, передай привет Розочке Абрамовне, ой, Розочке Морковине!»
Олька определяет наше к нему отношение:
– Больной, придурок, нам на него наплевать.
Но мальчишка донимает нас каждый день часами. Подсматривает, кривляется, прячется в кустах, кричит оттуда гадости, и мы боимся, что он сломает берёзку, ведь он такой нескладный. Потом на дедушкиной лавочке мы находим скверные слова, мы их стираем, он опять пишет. Наконец мы решаем с ним поговорить, а если не поможет, то маленько наподдать.
– Эй, ты, поди-ка сюда, – говорит ему Олька вполне миролюбиво. – Чего ты к нам привязался? Хочешь, чтобы мы взрослым сказали, да?
Мальчишка топчется за канавой, корчит рожи и орёт:
– Вы не скажете, вы не ябеды, вы хорошие девочки, гы-гы-гы! Ты, с косами, тебя Кучайка зовут? Иди, чего скажу, и отстану! – он манит Ольку и приплясывает от вредности.
– Ну чего? – серьёзно спрашивает Олька, подойдя к нему поближе.
Тот, давясь от смеха, начинает громко шептать ей какое-то грязное слово. Потом повторяет его по слогам, видя, что Олька не понимает.
– Знаешь что, иди отсюда, такого слова нет! – твёрдо говорит она.
– Нет, да? Нет, да? Гы-гы-гы… Ты у Вальки спроси, она учёная…
И он бросается, сверкая пятками, к своей даче, а за ним гонится Валька, догоняет, даёт ему крепкий подзатыльник и, пока он с рёвом убегает, топчет, топчет ногами, словно желая зарыть в землю, оброненную им кепку.
– Вот гад, – с трудом выговаривает она, и у неё дрожит подбородок.
– Если он ещё раз придёт, мы его макнём, – предлагает Олька. – Только надо, чтобы он не догадался.
Мы его терпеть не можем: во-первых, он поганец, во-вторых – из-за Вальки. Мы репетируем дальше, Валька танцует лучше всех, но как во сне. Теперь она часто о чём-то задумывается.
* * *
На другой день мы придумываем балет «Лебединое озеро». Валька у нас белый лебедь, Олька – принц, Саня исполняет партию чёрного лебедя, я – злого гения, Ника – оркестр. Она знает на память целые музыкальные куски, здорово изображает трубы, скрипки, барабан. Она же дирижёр, мы подчиняемся движениям её палочки, скачем, размахиваем руками, даже припомнили или изобрели свои балетные фигуры. У Вальки выходит лучше всех, у неё хороший слух, она гибкая, лёгкая, так и летает по дороге, как стрекоза, и вертится, и голова у неё не кружится. Олька, связав косы вместе, прячет их под ворот платья, и получается красивый принц, высокий и стройный, не очень грациозный, но для принца, мы считаем, это не так важно. Саня тоже здорово танцует, правда, чуть похуже Вальки, а от меня требуется немного – быть страшной, ходить огромными шагами или высоко скакать, грозно размахивая руками, то есть крыльями. Хореографию придумываем все вместе.
В это время в нас начинают бросать камешками. Поганец набрал в карманы острых мелких камней и из-за дерева жалит нас ими по ногам. Олька прямо-таки расцветает.
– Постой, ты чего? Обиделся, что ли? Из-за вчерашнего? Да не бросайся ты! Давай помиримся.
Она направляется к нему, а он трусит, отбегает, показывает язык и издали кричит:
– Ты, Кучайка с косами, я хочу с тобой водиться! Приходи сегодня в сруб за Парковой, только без них, ладно? Тогда отстану!
– Сначала ты на волейболку приходи, я не знаю, какой такой сруб! Покажешь, ладно?
– Ладно! – и он сматывается.
– Попался, дурачок! Я его сама заманю, вы не подходите сначала, – объясняет свой план пунцовая от гнева Олька. – Гадёныш!
– А вдруг он потонет? – робко спрашивает Валька.
– Я его макну у берега, далеко забегать не буду.
* * *
Есть у нас за посёлком опасное место. Пьяные граждане обходят его стороной, собак там не видно, детей туда не пускают, хотя и поражает оно своей красотой. Даже птицы там поют как-то особенно. Это трясина, топь, поросшая сверху нежной изумрудной травкой, с уютными кочками, на которых растут цветы и торчат невинные кустики. Кругом лес, а по краю болота идёт насыпная дорожка в Загорянку, куда дачники из Валентиновки ходят на базар. Рядом, на месте высохшей части болота, наша волейболка. Говорят, что когда-то здесь до самой Загорянки была сплошная топь, а вокруг – непроходимый лес.
Несмотря на строжайшие запреты, мы иногда бегаем
