Анатолий Рыбаков - Прах и пепел
Варя закрыла глаза. Боже мой! В такую минуту помнит о брюках.
— Нет, Игорь, кем я буду здесь? Генеральская жена, получающая генеральский паек? Я не могу себе этого позволить. Не вынуждай меня. Клянусь, я буду там осторожной, сдержанной, осмотрительной.
И он примирился. Варя с управлением отправилась в Байдек. Ехали в товарных вагонах, хорошо оборудованных: с нарами, вагоном-кухней и медпунктом.
29
Байдек был далеко от фронта, даже немецкие самолеты не долетали. Варя работала у Телянера, составляла планы оборонительных сооружений, строили их полевые управления, участки и отряды, а ближе к Сталинграду — инженерные войска Сталинградского фронта. На рубежи, как под Москвой, Варя не выезжала.
Тыловое, в сущности полугражданское учреждение, но снабжение, жилье, обмундирование строго разделены: старший комсостав, средний, младший, вольнонаемные, рядовые. Ведущий инженер, еще не получивший звания, оказывался в худших условиях, чем какой-нибудь бездельник из политотдела.
На этой почве возникали трения, село небольшое, все живут рядом, много женщин, законные жены и незаконные. Жаловаться ходили к полковнику Бредихину, хаму и самодуру, сменившему Игоря Владимировича на посту начальника управления. Разговаривая с подчиненными, Бредихин недовольно выпячивал губу, нетерпеливо постукивал указательным пальцем по столу, мол, короче, короче.
И только с Варей он держался как бы на равных, как со «своей», старался расположить к себе, проявлял заботу и начальнику АХО приказал ее опекать. Его глупые шутки Варя выслушивала с непроницаемым лицом, Бредихин был ей противен, унизительны его внимание, типично «их» партийная доверительность. Он, болван, ничего не замечал.
Как-то прибежал в отдел запыхавшийся вестовой.
— Товарищ воентехник первого ранга, вас полковник к себе требует.
У Бредихина сидели инженеры из полевого управления, усталые, в пропотевших гимнастерках, кирзовых сапогах, Бредихин их слушал, недовольно топыря губу. Кивнул Варе на стул, подождите, мол…
Варя села, недоумевая, почему Бредихин вызвал ее, а не Телянера.
Раздался телефонный звонок, Бредихин снял трубку, бодрым голосом произнес:
— Да… Так точно… Есть…
Протянул трубку Варе.
Оказалось, Игорь из Москвы.
— Варенька, здравствуй, это я, узнаешь?
— Конечно… Что-нибудь случилось?
— Нет, просто захотелось услышать твой голос. Как ты?
— Здорова, работаю, а ты?
— И я здоров, работаю, скучаю.
— Значит, у нас все в порядке…
— Мой звонок тебя не обрадовал?
— Я тут не одна, Игорь, понимаешь? Лучше пиши.
— Ну хорошо, детка, целую тебя.
— Целую.
Она положила трубку.
— Спасибо, товарищ полковник.
С грубоватой, но ласковой насмешливостью он ответил:
— Рад служить, товарищ воентехник первого ранга.
Ей было стыдно перед усталыми инженерами из полевого управления: с ними Бредихин груб, а с ней ласков. Ей из Москвы звонят по служебному телефону, а они месяцами ждут из дому писем.
Вернувшись в отдел, сказала Телянеру:
— Муж звонил из Москвы. Видите, какие привилегии генеральским женам.
Он все понял, умница…
— Был на проводе, перекинулся несколькими словами с женой, я бы на его месте тоже не упустил бы такого случая.
Игорь… Почему так задело ее это невинное, чисто мужское движение — встал с пола, отряхнул брюки. Неужели выплеснулось давно подавляемое раздражение? Хороший, честный, порядочный, спас ее, часто пишет. А она отвечает нерегулярно, не находит ласковых слов, мучается над каждой фразой. И, думая о Москве, никогда не вспоминает квартиру на улице Горького. Вспоминает Арбат, свой дом, свою комнату, почту на углу Плотникова переулка, откуда отправляла Саше бандероли и посылки, как собирали их с Софьей Александровной, вспоминает «Арбатский подвальчик», где танцевала с Сашей, и их школу в Кривоарбатском переулке. А если думает об Игоре, то почему-то назойливо приходит на память то профсоюзное собрание, на котором Игорь сыпал казенными фразами, и ресторан «Канатик», где он высоким визгливым голосом грозился отправить Клаву в милицию. Господи, ведь это все давно быльем поросло, зачем снова ворошить, зачем нагнетать? Дело в ней, не любит она его и не любила, а когда вышла замуж, обманула себя и его, значит, обманула. Виновата только она. Ведь хорошо жили, не ссорились, а вот не хочет, чтобы Игорь приехал сюда, и сама в Москву ни за что не переведется. Наверное, не вернется к Игорю и после войны… Нельзя жить с нелюбимым, нечестно! Игорю еще сорока нет, красивый, знаменитый, устроит свою жизнь. А она? Второй муж, и опять неудача. Наверное, ей вообще не следует выходить замуж.
Она жила в одной комнате с доктором Ириной Федосеевной — военврач, член партии, бесцеремонная, категоричная, но в быту покладистая и, что нравилось Варе, далекая от бабских сплетен и пересудов. И перед начальством не вытягивалась, о больных заботилась одинаково, независимо от должности и звания, но своим персоналом руководила круто, говорила медсестрам:
— Девочки, романы из головы выкиньте! На войне мужья временные. С Варвары Сергеевны берите пример, к ней ни один мужик не подступится.
— У Варвары Сергеевны муж в Москве, — пытались возражать сестры.
— Муж, муж, — сердилась Ирина Федосеевна, — муж объелся груш. Я своего мерзавца прогнала, даже алиментов не потребовала, сама сына вырастила, уже врач, как и я. Так что на себя надейтесь, а не на мужа.
Варе рассказывала: в тридцать шестом году взяла на воспитание девочку-испанку, Изабеллу, родители ее погибли при бомбардировке Мадрида.
— Хорошая девочка, пятнадцать лет исполнилось, умница, работяга, учителя не нахвалятся. Вот и я выполнила свой долг пролетарской солидарности.
Произнесла это с гордостью, такое святое слово! Ленин, Сталин — при этих именах на лице ее появлялось сурово-благостное выражение. Сомнений у нее не было. Да, много безобразий, непорядка, халатности, даже беззакония, но виноваты чиновники, бюрократы, не доходит до товарища Сталина, а то бы он показал этим негодяям, компрометируют, сволочи, партию и государство.
В победу над Гитлером верила безусловно, порукой тому наш общественный строй — советская власть.
— Кем бы мы были без советской власти? Отец мой — деревенский мужик, мать — неграмотная деревенская баба, а у меня высшее образование. Кто мне его дал? Советская власть. Инженеры, техники в нашем управлении, откуда они? Из народа. Генералы, полководцы — из простых бойцов Красной Армии, все — плоть от плоти народа, никакому Гитлеру нас не одолеть.
Хотелось спросить: где миллионы крестьян, погибших в коллективизацию от голода, где герои гражданской войны, порубленные в тридцать седьмом году, почему немцы в Сталинграде? Но, помня свое обещание Игорю, Варя отмалчивалась, только поражалась тому, сколько намешано в таких людях, как искривлены у них мозги. Приютила сироту, простая добрая русская баба, ан нет, «пролетарская солидарность». И так все здесь.
В сентябре управление передали в ведение вновь созданного Донского фронта и перебросили в Камышин, разместили в деревне по дороге на Сталинград. Всю ночь собирали и упаковывали бумаги, чертежи, папки, утром подали машины, погрузили имущество со столами и стульями и двинулись в путь.
Перевозила их присланная авторота. Варя вглядывалась в лица шоферов, вдруг среди них Саша, знала от Нины, что он военный шофер. Саши не оказалось, да и невероятным было бы такое совпадение.
От их деревни до Сталинграда меньше ста километров, война ощущалась совсем близко. Опять, как и под Москвой, Варя выезжала на рубежи. Иногда часами сидела на обочине у КПП — контрольно-пропускного пункта, дожидаясь попутной машины. По шоссе, проселочным дорогам шли толпы беженцев из разрушенного Сталинграда, раненые, в грязных окровавленных бинтах, кто на костылях, кто опираясь на палку, им навстречу двигались войска, артиллерия, автоколонны, юркие штабные машины обгоняли грузовики, на КПП их останавливали, проверяли. Варя уже привычно вглядывалась в лица шоферов, по-прежнему ее не оставляла нелепая мысль, что увидит за рулем Сашу. На горизонте полыхали пожары, немецкие самолеты бомбили дорогу, бомбили суда на Волге, их атаковывали наши истребители, воздушные бои можно было наблюдать каждый день, все останавливались, смотрели в небо, и, когда наш самолет сбивал вражеский и тот, дымя, падал на землю, люди кричали: «Ура!», солдаты кидали вверх пилотки, женщины хлопали в ладоши, и Варя хлопала — молодцы наши летчики!
Появлялась наконец машина, идущая в нужном направлении, Варя взбиралась в кузов, было тесновато — и груз, и люди. Однажды ехала в машине, где в кузове лежала бочка с бензином, при толчках она накатывалась на пассажиров, приходилось удерживать ее ногами. Бывали и ночевки на холодном земляном полу, и исчезнувшие продпункты, если везло, получала суп из перловки с куском хлеба.
