Анатолий Рыбаков - Прах и пепел
Ездила с Телянером в Заварыкино, в штаб инженерных войск фронта. Молодые, деловые военные инженеры быстро и смело все решали, приветливые, гостеприимные, подарили Телянеру прозрачный мундштук из плексигласа, Варе — кинжал, рукоятка обмотана красным немецким проводом.
— Красиво, — сказала Варя, — но зачем мне кинжал?
— Это дамский кинжал, видите, маленький, — пояснил инженер, сделавший подарок.
— Для самообороны, — улыбнулся второй.
— В ближнем бою, — подмигнул третий.
Веселые ребята, доброжелательные, простецкие, подтянутые.
— Здесь совсем другой воздух, — сказала Варя Телянеру, — нет нашей затхлости, нет обожравшихся морд, красных от пьянства глаз, как у Бредихина.
— Вы правы.
Как-то согласовывали план тылового рубежа обороны. Начальник фортификационного отдела Свинкин, молодой, очень высокий, на голову выше Телянера, полковник, остался доволен:
— Сейчас утвердим у генерала.
— Но его сначала должно подписать мое начальство, — засомневался Телянер.
— Товарищ майор, — возразил Свинкин, — пока вы повезете его обратно, подпишете, пришлете сюда, я понесу к генералу, и неизвестно, будет ли генерал на месте, пройдет много времени, а времени нет, полосу надо возводить срочно. Вашей подписи для нас достаточно. Ведь вы его согласовали у себя?
— Конечно, обговорили с главным инженером.
— Вот видите, пошли!
Они отправились к начальнику инженерных войск фронта — Алексею Ивановичу Прошлякову, вежливому, сдержанному сорокалетнему генералу. Доложили план, Прошляков слушал внимательно, разглядывал чертежи, не задавал лишних вопросов, написал сверху: «Утверждаю», бросил короткий, как бы мимолетный взгляд на Варю. Она привыкла к таким взглядам, лицо ее выражало подчеркнутое равнодушие.
Прощаясь, Свинкин сказал:
— Киснете в своем управлении, переходите к нам. Давид Абрамович через год будет полковником. Варвара Сергеевна — майором. Я серьезно говорю.
Вернулись в управление. Телянер отправился с докладом к Бредихину. Возвратился мрачный, злой, бросил чертежи на стол.
— Что случилось? — спросила Варя.
— Наш дуболом недоволен — посмели без него обращаться к самому Прошлякову.
— Но мы не обращались, нас привели к нему.
— Я ему объяснил, но он ничего слушать не желает.
— Идиот! — сказала Варя.
— Он не идиот, он хотел сам попасть к генералу.
Вскоре прибежал вестовой.
— Товарищ воентехник первого ранга, вас полковник к себе требует!
— Идите, — сказал Телянер, — будет допрашивать как свидетеля.
Варя явилась к Бредихину, тот кивнул на стул.
— Что у вас там произошло, в штабе фронта?
— Ничего. Утвердили план.
— К генералу Прошлякову ходили?
— Да.
— Вас я не виню, Варвара Сергеевна. Но Телянер, как он посмел без согласования с управлением?
— План был оговорен с главным инженером.
— Подписи главного инженера на плане нет. И моей подписи нет. Как он мог действовать через наши головы?
— Майор Телянер не хотел идти к генералу. Но полковник Свинкин потребовал немедленно утвердить план, чтобы завтра же послать его в войска. Он сам понес его к генералу Прошлякову и нас повел с собой.
— Вы… Вы тут ни при чем. Но Телянер… Телянер… Он должен был отказаться идти к генералу. Нет, полез, захотел свою персону показать.
Он покачал головой, злобно усмехнулся:
— Вот нация! Во все дырки суются! Без мыла лезут.
Варя встала.
— Вы сказали: «нация»?! Вы антисемит? Нацист? Фашист? Как вы смели?!
Он тоже поднялся.
— Но, но, не особенно здесь! Думаете, генеральская жена, так вам все можно?!
— Я не желаю с вами разговаривать… Не желаю вас слушать!..
— Будешь слушать! — грубо крикнул Бредихин. — Не позволю склочничать!
— Вот что, полковник, — сказала Варя, — сейчас вы вызовете начальника отдела кадров и оформите мне направление в штаб инженерных войск фронта. Завтра утром предоставите машину для переезда. Если не хотите скандала, на этом расстанемся.
На следующий день Варе вручили бумагу о том, что она направляется в распоряжение штаба инженерных войск фронта, и запечатанный пакет с ее личным делом. На «эмке» полковника она уехала в Заварыкино.
Через неделю в штаб инженерных войск фронта перевелся и Телянер.
30
А в Сталинграде шли тяжелые бои. Немцы сбрасывали на город тысячи фугасных и зажигательных бомб. Дома, как громадные подпиленные деревья, валились набок. Охваченный огнем, окутанный дымом, засыпанный пеплом, город лежал в развалинах, советские солдаты сражались там за каждый камень.
Пламя горящей нефти, вытекавшей из разбитых цистерн, стелилось по Волге. Но разрушенные немецкой авиацией переправы немедленно восстанавливались, по ним подвозили боеприпасы тем, кто дрался в окопах. С восточного берега Волги артиллерия поддерживала своих солдат, заставляя немцев зарываться в землю.
29 августа Жуков прилетел в Камышин, оттуда на машине проехал вперед, затем свернул на запад. Части Сталинградского фронта располагались в коротком (60 километров) междуречье Волги и Дона, против них — немецкие пехотные дивизии, защищающие коммуникации к Сталинграду.
Выжженная августовским солнцем приволжская степь, открытая артиллерийскому огню противника, балки и овраги. Жуков заехал в штабы дислоцированных здесь армий к генералам Малиновскому и Казакову, у обоих мнение одно: атаковать на такой местности невозможно. И Жуков сам видел — отсюда к Сталинграду не пробиться. Поехал дальше на запад, к Клетской и Серафимовичу, здесь войска удерживались на правом берегу Дона, им противостояли не немцы, а румыны.
На хуторе Орловском его встретил командующий Двадцать первой армией генерал Данилов, хороший специалист, думающий, доложил обстановку. Дивизии Двадцать первой армии прочно удерживают правый берег Дона. Румыны пытались атаковать, но действовали вяло и сейчас ведут себя пассивно. Конечно, если немцы добьются успеха в Сталинграде, то предпримут генеральное наступление на север, румынские части будут подкреплены немецкими, хорошо вооруженными и опытными. Оборону надо крепить. Не мешало бы армию пополнить и личным составом, и вооружением. Как и все, Данилов настроен на оборону. И Жуков не возражал. Но думал о другом: именно Двадцать первой армии придется быть одной из главных участниц того плана, что уже созревал в его голове и которым он пока ни с кем не делился.
На следующий день Жуков с Даниловым выехали в войска. Та же открытая местность, перерезанная балками и оврагами, но высоко расположена. Неплохой обзор, обстрел, наблюдение за противником, хорошие условия для маневрирования, кустарник, можно укрыться. Глубина плацдарма у Серафимовича достаточна для сосредоточения нужного количества войск, а в районе Клетской глубокая излучина Дона к югу создает выгодные условия для нанесения удара в тыл румынской армии. Конечно, дороги отвратительные. Но в ноябре подморозит, грунт здесь твердый, техника пройдет.
К вечеру вернулись обратно на хутор. За ужином Данилов докладывал о командирах дивизий, полков, бригад, некоторые фамилии были Жукову знакомы, другие — нет, но оценкам Данилова он верил. Попросил Данилов повысить в звании двоих командиров дивизий — полковников Ефимова и Костина.
— Ефимов, — сказал Жуков, — старый служака, пора ему дать генерала. А Костина я еще на Дальнем Востоке приметил, перспективный парень, к тому же Герой Советского Союза. Но ведь молодой, лет тридцать ему, есть и постарше.
— Он этого звания заслуживает, и мне хотелось бы укрепить его положение.
— В этом есть необходимость?
— Сами говорите, молодой!
Жуков знал Максима Костина не только по Дальнему Востоку. Его, Максима, родители были из той же деревни Стрелково Калужской губернии, где родился Жуков. И когда Жуков учился в Москве на скорняка и к нему приезжал из деревни отец, то останавливался у Костиных на Арбате. Костин там работал истопником, жена его, мать Максима, — лифтершей. И Жуков сам мальчиком заходил к ним, а в двадцатых годах пришел уже командиром Красной Армии: с матерью своей повидаться, она опять у Костиных остановилась. На Дальнем Востоке увидел в списке комсостава фамилию лейтенанта Костина Максима Ивановича, подумал, не из той ли семьи, вызвал, поговорил, оказалось, из той. Повспоминали родные места, речку Протву, где купались, и Огублянку, где рыбу ловили. Костин произвел на него хорошее впечатление. И воевал хорошо. И если Данилов считает, что нужно укрепить его положение, следовательно, есть какие-то причины.
— Занимайтесь своим делом, — сказал Жуков, — а Костина вызовите ко мне.
— Пока разыщем, пока приедет, пройдет время.
— Ничего, я еще часа два-три поработаю.
Получив приказ явиться в штаб армии, Максим тут же выехал. Жуков здесь, значит, вызваны и другие командиры дивизий — совещание, инструктаж, накачка. Интересно посмотреть на Жукова, видел его только раз, до войны, на Дальнем Востоке, выяснилось, что земляки. Вряд ли Жуков помнит о нем, а Максим им гордился: первый полководец страны, имя его гремит на весь мир, а ведь из нашейдеревни, свой, калуцкий.