Анатолий Рыбаков - Прах и пепел
Получив приказ явиться в штаб армии, Максим тут же выехал. Жуков здесь, значит, вызваны и другие командиры дивизий — совещание, инструктаж, накачка. Интересно посмотреть на Жукова, видел его только раз, до войны, на Дальнем Востоке, выяснилось, что земляки. Вряд ли Жуков помнит о нем, а Максим им гордился: первый полководец страны, имя его гремит на весь мир, а ведь из нашейдеревни, свой, калуцкий.
В прошлом году в Москве мать рассказала ему о семье Жуковых.
— Отца его, Константина, подкидыша, бабка одинокая взяла из приюта. Как исполнилось восемь лет, отдала в учение к сапожнику в Угодский завод, потом, в Москве сапожником работал, а после Москвы в деревню вернулся, овдовел и, когда было ему уже пятьдесят, второй раз женился, и тоже на вдове из соседней деревни Черная грязь. Звали ее Устинья Артемьевна, немолодая — 35 лет. В общем, оба вдовые, оба по второму разу поженились. И родился у них сын Георгий, и еще сын был, умер в малолетстве. Жили бедно, в нашей деревне богатых не было, земли мало, тощая земля, неурожайная, хозяйством кто занимался? Женщины да старики, а мужчины, те на отхожем промысле, в Москве, в Питере. Устинья Артемьевна женщина исключительная, поднимала мешки с зерном, а в каждом пять пудов, не всякий мужик поднимет. Грузы возила из Малоярославца, тоже мужская работа, с характером женщина, Георгий в нее, он и видом в нее.
Так рассказывала ему мать. А в этом году она сообщила, что видела Устинью Артемьевну, Жуков вывез ее перед тем, как немцы взяли деревню.
Все это вспоминал Максим по дороге в штаб армии, но, когда приехал, оказалось, никакого совещания нет. Жуков вызвал его одного.
— Давно я тебя не видел, садись, рассказывай, как дела. Что дома?
— Дома все в порядке. Мать жива, братья в армии, жена преподает в школе, сын растет.
— Сколько сыну?
— Пять лет уже.
— Как зовут?
— Иван.
Жуков с удовольствием смотрел на него: молодой, широкоплечий, лицо открытое, таких командиров солдаты любят, видно, что свой, из крестьян.
— Рассказывай, что у тебя приключилось в дивизии.
— У меня в дивизии? Ничего. Все в порядке.
— Ладно, ладно, правду говори. О чем генералу докладывал?
Максим помолчал, потом сказал:
— Я ему, товарищ генерал армии, ни о чем не докладывал. Возможно, ему жаловались на меня — не сработался с замполитом. По любому поводу конфликт. Последний — из-за одного командира роты, он ударил красноармейца по лицу, и я его отстранил от должности. А замполит: «Почему без моего ведома, комроты — коммунист, политически выдержан, морально устойчив». Ну, и так далее, в таком роде. И, конечно, рапорт в политотдел армии.
— А может, за дело ударил? Может, довели его?
— Разве можно бить бойца Красной Армии? Судить, разжаловать, если виноват. Но бить, оскорблять, унижать человеческое достоинство не имеет права.
— Меня в солдатах, знаешь, как вахмистр нагайкой охаживал, я в кавалерии тогда служил.
— То царская армия, товарищ генерал…
— И когда у скорняка в мальчиках, такие плюхи хозяин отвешивал.
Максим старался говорить возможно мягче:
— Я в своей дивизии рукоприкладства позволить не могу. Это у румын солдат порют, поэтому они так воюют, а мы Красная Армия, и каждый ее боец должен себя уважать, и командир обязан его уважать.
— Какую лекцию мне загнул! — усмехнулся Жуков. — А я ведь в Красной Армии со дня ее создания и в партии с девятнадцатого. А ты с какого года в партии?
— В партии с тридцать четвертого, в комсомоле с двадцать пятого.
С двадцать пятого в комсомоле… Что-то это напомнило Жукову… Да, того шофера в Старожилове…
— Задиристые вы! Попался мне в прошлом году тоже один такой, твоих лет, наверно. Рядовой шофер. Тоже свое гнул. Я его расстрелять собрался, а потом вместо расстрела звание ему присвоил. Инженер к тому же.
Рядовой шофер, инженер, его ровесник…
Максим встал.
— Товарищ генерал армии, разрешите обратиться с вопросом?
— Спрашивай, пожалуйста.
— Вы не помните его фамилию?
— Фамилию… Не помню.
— Панкратов?
— Вот именно, Панкратов… А ты чего взволновался, знал его, что ли?
— Друг детства, в одном доме выросли, на одной парте в школе сидели… Только вот судьба…
Жуков оборвал его:
— Судьба теперь у всех одинаковая, воевать надо. Понятно?
— Понятно, товарищ генерал!
Все ясно: о таких судьбах говорить не хочет.
Жуков уткнулся в карту, не поднимая головы, сказал:
— Твоего замполита заменят. Только поладишь ли ты с новым? Сам смотри.
31
Третьего сентября Жуков получил от Сталина телеграмму с требованием: «Немедленно ударить по противнику, промедление равносильно преступлению». На следующий день Сталин позвонил Маленкову, проверил, как выполняется его распоряжение. Маленков в военном деле ничего не смыслил, был сталинским контролером при Жукове, разволновался, услышав в голосе Сталина гневные ноты.
— Ситуация крайне тяжелая, товарищ Сталин. Немецкие бомбардировщики совершают до двух тысяч самолето-вылетов в день. Войска уже несколько раз поднимались в атаку, но результата нет.
Недовольный Сталин вызвал Жукова и Василевского в Москву.
— Почему не наступаете?
— Местность под Сталинградом невыгодна для наступления, — доложил Жуков, — открытая, изрезанная глубокими оврагами, противник в них хорошо укрывается от нашего огня и, наоборот, заняв командные высоты, легко маневрирует своим огнем. Нужно искать другие решения.
— Про местность под Сталинградом я знаю не хуже вас. Какие решения?
Вошел Поскребышев.
— Товарищ Сталин, звонит товарищ Берия, просит вас срочно к телефону.
Сталин поднял трубку, выслушал Берию, лицо его помрачнело.
— Приезжай!
Положил трубку, поднял глаза на Жукова, смотрел злобно.
— Так какие другие решения?
— Мы с товарищем Василевским их обдумываем, нам нужны еще сутки.
— Хорошо, завтра в девять часов вечера снова соберемся здесь.
Берия явился со срочным докладом. Обнаружен Яков. Зимой находился в Берлине, в отеле, в ведении гестапо. В начале сорок второго года переведен в офицерский лагерь «Офлаг ХС» в Любеке. Его сосед капитан Рене Блюм, сын бывшего премьера Франции Леона Блюма…
— Блюма? Разве немцы держат евреев в офицерских лагерях?
— Да. Наиболее знаменитых, для торга, для сделки, для дезинформации: говорят, будто мы евреев уничтожаем, а вот вам еврей Блюм, полюбуйтесь!
— Хорошо, продолжай!
— В Любеке офицеры решили выдавать Якову посылки, которые получают через Красный Крест.
— И Яков берет?!
— Посылки из Международного Красного Креста, — повторил Берия.
— Я сам понимаю, что не лично от Гитлера. Но ведь другие наши военнопленные офицеры не получают таких посылок.
— Почти все наши офицеры содержатся в общих лагерях, мало кто в офицерских. Делятся ли с ними посылками, не знаю. Выясню.
Сталин промолчал.
— Среди пленных есть наши люди, — продолжал Берия, — насколько мне известно, готовится побег.
— И куда он побежит? — спросил Сталин.
— План побега разрабатывается, — осторожно ответил Берия.
Нашли Якова. Из берлинского отеля перевели в лагерь для военнопленных, значит, от сотрудничества отказался. И все равно фронты засыпаны немецкими листовками: «Берите пример с сына Сталина!» Пока Яков жив, немцы будут их бросать и бросать. Они их перестанут бросать, когда Якова не будет в живых. Только в этом случае. Но ЕМУ думать об этом некогда. Пусть думает Берия.
Сталин встал.
— Побег из плена — достойный выход для командира Красной Армии.
Посмотрел на Берию своим тяжелым взглядом.
— Конечно, при побеге могут убить. Ну что ж, такая смерть — тоже достойный выход для командира Красной Армии.
На следующий день в девять вечера Жуков и Василевский разложили перед Сталиным карту. Докладывал Жуков.
— С основными немецкими силами армию Паулюса соединяет узкий коридор. Северную сторону коридора защищают румыны, венгры и итальянцы. Они плохо оснащены и не имеют достаточного боевого опыта. На южных коммуникациях коридор защищает румынская армия того же качества. Наш план. В районе Серафимовича и Клетской создается мощная группа войск, которая наносит стремительный удар в район Калача, где соединяется с группой, наносящей удар из района южнее Сталинграда. Армия Паулюса оказывается окруженной. Одновременно, — Жуков показал на карте, — наносятся удары на западе, чтобы немцы не смогли деблокировать окруженные в Сталинграде войска.
Сталин всматривался в карту.
— Далеко вы замахнулись… Черт-те где, западнее Дона. Надо ближе к Сталинграду, ну хотя бы вдоль восточного берега Дона.
— Это невозможно, — возразил Жуков, — немецкие танки из-под Сталинграда повернут на запад и парируют наши удары.
— А хватит у нас сил для такой большой операции?
