Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3

— Я вынужден отнять вас у вашей милой семьи, — начал он, — чтобы посвятить вас в затруднения несчастного человека. Вы знакомы со светом, из которого я давно изгнан, ибо Гленаллен-хауз для меня скорее тюрьма, чем жилище, тюрьма, из которой у меня нет ни сил, ни мужества вырваться.

— Разрешите мне прежде всего спросить вашу светлость, — промолвил антикварий, — каковы ваши собственные желания и намерения.

— Больше всего я хочу, — ответил лорд Гленаллен, — объявить о моем несчастном браке и восстановить доброе имя бедной Эвелин; конечно, если вы считаете возможным сделать это, не придавая огласке поведение моей матери.

— Suum cuique tributio, — сказал антикварий, — каждому по его заслугам. Память несчастной молодой леди слишком долго была очернена, и ее честь, мне кажется, может быть восстановлена без ущерба для памяти вашей матери, хотя и придется открыть, что она не одобряла этот брак и всеми силами ему противилась. Все, — простите меня, милорд, — все, кто знал покойную графиню Гленаллен, узнают об этом без особого удивления.

— Но вы забываете об одном ужасном обстоятельстве, мистер Олдбок,

— взволнованным голосом произнес граф.

— Не знаю, что вы имеете в виду, — отозвался антикварий.

— Судьбу ребенка, его исчезновение с приближенной служанкой моей матери и те страшные предположения, которые вытекают из моего разговора с Элспет.

— Если вам угодно выслушать мое откровенное мнение, милорд, и если вы не усмотрите в моих словах преждевременный луч надежды, я считаю очень возможным, что ребенок жив. Ибо при моем расследовании событий этого печального вечера я установил, что какой-то ребенок и женщина ночью были увезены из Крейгбернфута в экипаже, запряженном четверкой лошадей, и увез их ваш брат Эдвард Джералдин Невил. Мне удалось проследить несколько этапов его путешествия до Англии в сопровождении этих же лиц. Тогда я думал, что это делается с общего согласия семьи, которая решила увезти ребенка, якобы носившего на себе клеймо незаконного рождения, из страны, где у него могли бы явиться покровители и защитники его прав. Но теперь я думаю, что ваш брат, имея, как и вы, основание полагать, что на ребенке лежит еще более несмываемый позор, все же удалил его — отчасти из уважения к чести дома, отчасти — из-за той опасности, какой подвергался бы младенец, находясь по соседству с леди Гленаллен.

По мере того как он говорил, граф Гленаллен смертельно побледнел и чуть не упал с кресла. Встревоженный антикварий заметался в поисках каких-нибудь лекарств. Но его музей, наполненный всевозможными бесполезными вещами, не содержал ничего, что могло бы пригодиться в этом или ином подобном случае. Выбежав из комнаты, чтобы попросить у сестры ее нюхательную соль, он не мог удержаться и повздыхал с досадой и недоумением по поводу того, что усадьба превратилась сначала в лазарет для раненого дуэлянта, а теперь — в больничную палату для умирающего аристократа. «А ведь я всегда, — сказал он себе, — держался подальше от солдатни и от высшей знати! Моей caenobitium[154] остается стать еще родовспомогательным заведением, и тогда превращение будет полным».

Когда он возвратился с лекарством, лорду Гленаллену было уже значительно лучше. Новый и неожиданный свет, пролитый мистером Олдбоком на печальную историю его семьи, совсем ошеломил его.

— Значит, вы думаете, мистер Олдбок, — ибо вы способны думать, а я

— нет, — вы думаете, что возможно — то есть не исключена возможность, что мой ребенок еще жив?

— Я считаю невозможным, — сказал антикварий, — чтобы ребенку был причинен какой-либо вред вашим братом, который был известен как человек веселый и довольно беспутный, но отнюдь не жестокий или бесчестный. А кроме того, если бы он и задумал какую-нибудь грязную игру, то не взял бы на себя так открыто попечение о ребенке, как я собираюсь вашей светлости доказать.

С этими словами мистер Олдбок отпер ящик в шкафу своего предка Альдобранда и достал пачку бумаг, перевязанных черной тесьмой и снабженных надписью: «Расследование и пр., произведенное мировым судьей Джонатаном Олдбоком 18 февраля 17**года». Ниже мелким почерком было добавлено: «Eheu Evelina!»[155] Слезы полились из глаз графа, который тщетно пытался развязать узел, скреплявший эти документы.

— Вашей светлости лучше не читать этого сейчас, — сказал мистер Олдбок. — Вы так взволнованы и вам предстоит еще столько дела, что вы должны щадить свои силы. Наследство вашего брата теперь, я полагаю, перешло к вам, и вы, расспросив его слуг и арендаторов, без большого труда выясните, где ваш сын, если он, к счастью, еще жив.

— Я мало на это надеюсь, — с глубоким вздохом сказал граф. — Почему брат ничего не сказал мне?

— Что вы, милорд! Зачем бы он стал сообщать вашей светлости о существовании ребенка, которого вы считали плодом…

— Совершенно верно! Это очевидная и милосердная причина его молчания. В самом деле, если что-либо могло еще усилить ужас кошмарных фантазий, отравлявших все мои дни, так это только сообщение, что дитя греха существует.

— В таком случае, — продолжал антикварий, — хотя было бы опрометчиво заключать, что ваш сын жив, только потому, что более двадцати лет назад он не был убит сразу же после рождения, я думаю, вам следует немедленно начать розыски.

— Это будет сделано, — ответил лорд Гленаллен, жадно хватаясь за надежду, впервые блеснувшую ему за много лет. — Я напишу преданному управляющему моего отца, оставшемуся в той же должности при моем брате Невиле. Однако, мистер Олдбок, я не наследник брата.

— Вот как! Очень жаль, милорд, потому что это прекрасное имение, и одни только руины старого замка Невилбург, самый замечательный памятник англо-нормандской архитектуры в этой части страны, представляют собой драгоценное владение. Мне казалось, что у вашего отца не было других сыновей и близких родственников.

— Не было, мистер Олдбок, — ответил лорд Гленаллен. — Но брат усвоил себе такие политические взгляды и принял такую религию, какие никогда не были свойственны нашему дому. Мы уже давно разошлись характерами, да и моя несчастная мать не всегда считала моего брата достаточно внимательным к ней. Короче говоря, произошла семейная ссора, и брат, который мог свободно распоряжаться своей собственностью, воспользовался предоставленным ему правом и назначил наследником постороннего человека. Мне всегда представлялось, что это дело не имеет ни малейшего значения, ибо мирские блага не утоляют сердечной тоски, а я имел их больше чем достаточно, но теперь мне придется пожалеть о решении брата, если оно затруднит наши розыски, а мне это кажется возможным. Ведь если выяснится, что у меня есть родной и законный сын, а брат умер, не оставив потомства, имущество моего отца должно перейти к моему сыну. Поэтому маловероятно, чтобы назначенный братом наследник, кто бы он ни был, оказал нам содействие в расследовании, которое может обернуться так невыгодно для него.

— И весьма вероятно, что тот управляющий, о котором упоминала ваша светлость, сейчас служит у него, — добавил антикварий.

— Вполне возможно. А так как он протестант, насколько безопасно было бы доверить ему…

— Я надеюсь, милорд, — строго произнес Олдбок, — что протестант так же может быть достойным доверия, как и католик. Сам я вдвойне связан с протестантской верой, милорд. Мой предок Альдобранд Олденбок напечатал знаменитое «Аугсбургское исповедание», и я могу показать вам первое его издание, оно у меня есть.

— То, что вы сказали, мистер Олдбок, не внушает мне ни малейшего сомнения, — ответил граф, — и я говорю не из фанатизма или нетерпимости. Но протестант-управляющий, вероятно, захочет содействовать протестанту, а не католику, если, конечно, мой сын воспитан в вере отцов и если… если он в самом деле жив.

— Мы должны все как следует выяснить, не выдавая себя, — сказал Олдбок. — У меня есть в Йорке друг-литератор, с которым я давно переписываюсь по вопросу о саксонском роге, хранящемся в тамошнем соборе. Мы обмениваемся письмами уже шесть лет и пока могли прочесть лишь первую строку надписи. Я немедленно напишу этому джентльмену, доктору Драйездасту, и особенно попрошу его выяснить личность наследника вашего брата, а также — того, кто ведает его делами, и все прочее, что может способствовать вашей светлости в розысках. Тем временем ваша светлость соберет доказательства брака, которые, я надеюсь, еще можно восстановить.

— Без сомнения, — ответил граф. — Свидетели, в свое время укрытые нами от вашего расследования, еще живы. Мой воспитатель, освятивший брак, получал от нас средства к жизни во Франции и недавно возвратился на родину как эмигрант, жертва своей преданности закону и религии.