Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Истинно, государь, – ответил Курицын, – яз начал ссылаться, хоша и не с крулем, а с некоими при дворе его. Есть у меня из дворян его Мартын, доброхотом он нам стал. Яз же с угорскими купцами беседы веду, учусь по-угорски и уже разуметь начинаю.
– Учись, учись, Федор Василич, – весело молвил государь, – может, яз тя и в Угорскую землю пошлю. Каков язык-то у них?
– Язык-то, государь, у них, как у наших камских булгар: добре разумеют они друг друга без толмачей. Угорские-то купцы на Каму ездят, а булгары наши – к ним на Дунай…
– Добре, добре, – заметил Иван Васильевич, – Казимир нас меж двух огней поставить хочет, а может, мы его сами с двух сторон жечь будем. Токмо бы нам у собя все на Руси укрепить.
Как будто затихло все вокруг рубежей русских, и московская земля в тишине и покое. Все лето и зиму было мирно за грозной мощью государевой, как за стеной каменной.
Сам же государь Иван Васильевич жил в трудах и волнениях, неусыпно следя за удельными, за Великим Новгородом, за немцами и Казимиром, за татарами. Были отовсюду вести худые, да еще огорчила великих князей кончина второго их наместника новгородского, славного воеводы князя Федора Давыдовича Пестрого.
Чаще и чаще думал тайные думы Иван Васильевич, в хоромах своих затворясь сам-четверт с сыном своим и двумя дьяками: Федором Васильевичем Курицыным и Василием Далматовым, который заменил ныне совсем состарившегося дьяка Бородатого. Государь старался за это время укрепить союз свой с ханом крымским Менглы-Гиреем, снова занявшим свой престол. Получив известие об этом от самого Менглы-Гирея, немедля послал государь ему свои поздравления. Курицыну же повелел принять все меры, дабы как можно скорей добиться клятвенной грамоты хана крымского, что он нападет на короля Казимира, когда укажет ему Москва.
Но ближе к весне Иван Васильевич стал все чаще совещаться с воеводами.
– Чую, – сказал он как-то сыну с глазу на глаз, – подымаются братья. Ты от бабки ничего не слыхал?
– Приметил недавно яз, – смущенно проговорил Иван Иванович, – когда застал у нее дядю, князя Бориса Васильича. Он говорил о чем-то, а она бровями сделала знак и на меня указала взглядом. Горько мне стало, словно яз ей ворог какой…
Иван Васильевич нахмурил брови.
– Разумею, – произнес он сурово, – Борис-то посол от Андрея большого. Он у старшего на поводу…
Иван Васильевич оборвал речь и задумался.
– Помнишь, Ванюшенька, баил яз тобе, – заговорил он снова, – все против нас и все помощи ждут: братья – от Новагорода и Казимира, Новгород – от Казимира же да от Ганзы и немцев ливонских, а Казимир и немцы – от Ахмата.
– Помню, государь-батюшка! – воскликнул Иван Иванович. – Нам же помощь токмо от Бога да от самих собя, как ты сказывал. А для сей помощи главная опора – ты сам, государь-батюшка, с постоянным храбрым войском нашим и со своими славными воеводами.
– Верно, сынок! – усмехнулся Иван Васильевич.
– Менглы-Гирей-то не в счет. Крымцы не борзые, а токмо выжловки: гонят зверя, но не берут. Главное-то – постоянное войско наше!
Глаза великого князя засверкали гордой радостью.
– Постоянное же войско-то наше, – продолжал он с увлечением, – яз же семнадцать лет выращивал, лучших воевод подбирая. С Юрьем же мы и с воеводами вместе воев службе ратной учили, все военные хитрости им мы толковали и строгостью привели их к послушанию ратному и к вере в воевод своих! Нигде такого войска нет. Ништо оно дуром не хватает, а все разумея деет – ведает, что и зачем деет! А посему храбро и твердо в боях, никакого числа ворогов не боится!.. Твердо говорю: Бог не выдаст, свинья не съест!
Иван Иванович с горящими глазами следил за словами и движениями отца и восторженно повторял вполголоса:
– Истинно так, истинно так…
– А главное, – продолжал Иван Васильевич, – ведает войско наше и народ наш ведает, что на смерть идут не из суетной корысти князей, не для суетной славы их, а за Русь святую, за весь народ православный.
Долго потом ходил Иван Васильевич вдоль покоя своего. Он был взволнован, и руки его слегка дрожали. Остановившись против сына, он положил ему руки на плечо.
– Пойми, сынок, – заговорил он глухо, – каково мне! Боюсь яз одного, о чем никому не сказывал да и опричь тобя никому не скажу. Боюсь яз одним шагом неверным погубить все, что для Руси великой содеял и ныне творю с трудом и мукой.
– Разумею яз все, государь-батюшка, верю во все дела твои, – тихо сказал Иван Иванович, поцеловав руку отца. – Клянусь пред Богом, буду служить Руси так же, как и ты.
С наступлением весны пошли в народе тайные вести, одна тревожней другой, из-за всех рубежей московской земли и из степей появились слухи, что Ахмат на Русь собирается.
Видимо, обо всем, что за рубежами готовится, ведали и Новгород, и братья государевы и тоже готовили втайне измену великому князю и отечеству. Сманили братья Андрей большой и Борис некоторых из служилых людей великокняжеских, что стали доброхотами их: одни вести им передавали, другие учиняли поборы незаконные, казну их пополняли, себя не забывая, подобно князю Ивану Оболенскому-Лыко, наместнику государя в Луках Великих.
Велел Иван Васильевич дьяку Курицыну за всеми делами этими установить наблюдение неусыпное, а сам все с воеводами думал о том, откуда враги и как идти могут, какая оборона от них выгодней для Москвы.
– Нам, воеводы, – говорил Иван Васильевич, стоя пред картой с чертежами московских рубежей, – с главным боем спешить не надобно. Нам токмо никак не пущать Ахмата через Оку переходить. Надо нам татар все время от берега отбивать и вдоль Оки манить к Угре-реке. Пусть лучше там они с Казимиром соединятся, чем в тылу нам у собя татарские полчища оставлять, а спереди лицом к лицу встретиться с такими же полчищами Казимира да и с правой руки сдерживать полчища магистра Борха и наемников Ганзы. Наихудо, воеводы, сами ведаете, ежели нам в боях придется от передовых полков кидаться в тыл, а от тыла отрывать полки то для левой, то для правой руки. Не будет нигде опоры у нашего войска, а у воев будет токмо тревога и страх – не обошли бы нас вороги с одной аль с другой стороны. На спину Казимира в первые же дни полки посажу яз Менглы-Гирея крымского, а когда Ахмат до Угры дойдет, мы и его оглянуться заставим. Пошлем по Волге в Сарай служилый царевичей татарских, подговорим разных степных уланов. В дружбе мы с Иваном, ханом ногайским, который во вражде с Ахматом. Ну, не будем вперед загадывать. Главное же – не допускать того, дабы нам меж двух огней быть.
Далее говорил великий князь и совещался с воеводами о размещении воевод и полков для обороны берегов Оки, чтобы на Москву пути не открыть татарам.
– Ныне же, не откладывая, – приказал Иван Васильевич, – снарядить вам, воеводы, полки свои всем, что надобно для походов и долгой войны. За сие, воеводы, головой ответите…
Наряду с военными совещаниями думал государь думу и с дьяками, изучая все тайные вести из-за рубежей, чтобы хорошо знать отношения иноземных государей друг с другом и с Москвой.
Дни и ночи был занят Иван Васильевич, забывая и в семье своей побывать, и вдруг узнал, что сегодня, двадцать пятого марта, рожает княгиня его Софья Фоминична. Когда после долгой думы с дьяками шел он сегодня в трапезную свою к ужину, ему об этом доложили.
Иван Васильевич, после пострижения старой государыни, почти каждый день приглашал сына к себе обедать. Узнав за столом подробней о роженице у боярыни, присланной к нему с вестью от великой княгини, государь ответил:
– Да поможет Бог государыне. Верю яз в милость Божию, и когда Господь разрешит ее от бремени, извести. Приду к молебной. Да уведомь о сем преосвященного Вассиана: просит-де великий князь о здравии великой княгини помолиться.
Почему-то после этого сообщения отец и сын задумались и ни о чем не говорили. Ели и пили молча, обмениваясь только одним-двумя словами. Когда поужинали и, встав из-за стола, стали креститься, поспешно вошла та же боярыня и, кланяясь, весело сказала:
– Поздравляю тя, государь, с сыном! Государыня хочет его по деду Василием назвать.
– Добре, добре, спасибо, – ответил государь, – сей часец к молебной придем в крестовую…
Он взглянул на сына, тот ответил ему невеселой улыбкой и, когда боярыня вышла, сказал тихо:
– Василеус – по-гречески обозначает «царь».
Лицо Ивана Васильевича омрачилось печалью:
– Все, сынок, в руках Божиих. Ты же князь великий и прямой мне наследник.
– Верно сие, государь, – молвил Иван Иванович, – но мы не единоутробные братья. Живот и смерть наши не токмо в руках Божиих, но и в руках человечьих…
Иван Васильевич посмотрел на сына, и нехорошо на душе его стало. Он вздохнул и сказал ласково:
