Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич
– Так что там, мыленка готова? – сказал князь, с трудом оторвавшись от своих неотвязных дум.
– Я в неё заглядывал, – обрадовался своему подобревшему начальнику Зыков. – Полы выскоблены, твой денщик уже дубовый веничек запарил, и холодный квас припасён…
– Веди, показывай, Фёдор, – окольничий легонько тронул вперёд своего коня.
10Барятинский, верный своей солдатской привычке, проснулся в утренних сумерках, откинул от себя баранью шубу, под которой лежал на голой лавке, и, шлёпая босыми ступнями по холодному брёвновому полу, подошёл к оконцу. Утро вставало сырым и мглистым, сквозь белёсую пелену тумана неясно проступали очертания соседних изб, амбаров и заборов посада и доносились понятные окольничему звуки многолюдного воинского стана – ржание коней, говор людей, бряцанье железа, удары топора по дереву. Он высунулся в оконце и потянул ноздрями влажный воздух, и сразу почуял горьковатый запах дыма от костров, на их огне уже в котлах начинала закипать вода, и повара, распоров рогожные кули, готовились засыпать в неё дроблёный овёс для приготовления толоконницы, привычной воинским людям утренней сыти, которой они обыкли так плотно набивать своё брюхо, что не чувствовали голода до вечера.
Скоро запах овсяного варева послышался и близ князя: денщик принёс ему котелок толоконницы и положил рядом с ним большой ломоть хлеба и кусок варёного мяса, оставшийся от вчерашнего пированья. Барятинский привычно умял овсянку с ржаниной и запил еду квасом. К мясу он не прикоснулся, и не потому, что была постная пятница, его не смущало есть скоромное и в Великий пост, – к пище он был равнодушен и ел всегда ровно столько, чтобы сохранить силы и не утратить интерес к жизни. Всегда молчаливый денщик помог воеводе застегнуть нагрудник и подал шлем, на котором был вычеканен двуглавый орёл. Окольничий, бряцая шпорами, вышел на крыльцо и остановился, оглядывая всё вокруг.
К этому времени на стане стало многолюднее и шумнее, как раз нестройной толпой явились из Тетюшей дворяне, все в ратной сбруе, на конях и с оружием. Ими тотчас завладели полковник Зыков и капитан Зверев, сочли по списку и удостоверились, что пришли все, бывшие здесь вчера, а с ними и с десяток новиков, прибежавших ночью из ближайшего леса, когда прослышали о стоянии Барятинского в Тетюшах. Начальные люди разделили обретённых воинов на равные части, и вышло две роты, пока ещё неполного состава. Много начальных людей было убито под Синбирском, и вместо капитанов на роты назначили подпоручиков, а на полуроты поставили четырёх сержантов. Начальники сразу с ором и битьём накинулись на новиков и построили их по полсотни человек в несколько рядов. Полковник Зыков объехал строй и направился к Барятинскому, который уже сидел на своём жеребце и хмуро взирал на тетюшское воинство.
– Даю тебе, полковник, две недели, чтобы ты из этого людского хлама сделал боевых рейтар, – сказал окольничий. – Больше времени у меня нет. Придёт Чубаров, и мы сразу двинемся на Синбирск.
– Нам не впервой, князь, из сброда сотворять витязей! – весело сказал Зыков. – Эти за неделю будут готовы идти в огонь и воду!
Он ведал, про что говорил. За столь малое время подготовить из трусоватых дворянишек безоглядно идущих на верную смерть отчаянных рубак стало бы непосильной задачей для любого иноземного маршала, но только не для русского полковника. И особой хитрости в этом не было. И Зыков, и ротные начальники намеревались учить новиков воинскому делу с такой беспощадной жесточью, что те непременно, после десятка дней непрерывного битья и недосыпа, должны были взмолиться, чтобы их немедленно послали в бой, ибо каждый из них стал понимать, что в бою он ещё сможет выжить, а в учении его ждёт неминуемая смерть.
– Держи новиков в поле, – велел окольничий. – Разбей там стан и не уходи из него без моего слова. Через неделю я наеду и посмотрю, чему ты их научил.
Новые рейтары, спутав ряды, стали выходить из посада в чистое поле. Замыкал их движение воз с палками для битья, на которых сидел заросший до бровей чёрной бородой сержант, исполнявший в свободное от войны время обязанности полкового палача.
Через неделю, как он и обещал, окольничий приехал в сопровождении Зыкова к новобранцам. Было ветрено, и над полем, вытоптанным рейтарскими конями, белыми шмелями проносились хлопья снега. Барятинского ждали: едва он ступил на границу стана, как тревожно заухали тулумбасы, рейтары выбежали из шалашей, обгоняя друг друга, кинулись к своим коням и встретили окольничего в боевом строю.
Полковой воевода медленно ехал вдоль линии рейтар и вглядывался в их лица. Он видел перед собой совсем других людей, чем неделю назад, это было заметно по их отрешённо тупым взглядам, которыми они глядели на окольничего, и тот удовлетворённо отметил, что беспощадное учение пошло воинским людям впрок и они стали готовы к выполнению любого его приказа.
Часть поля была изрыта рвами, за которыми были поставлены столбы с прибитыми к ним деревянными щитами. Зыков велел подпоручикам приготовиться повести свои роты на препятствия в боевом строю и отъехал с Барятинским в сторону на небольшое возвышение, откуда всё хорошо было видно.
– Сколько сейчас в каждой роте людей? – спросил окольничий.
– Без малого по двести пятьдесят, – ответил полковник. – Я всех прибежавших к нам дворян немедленно отправляю сюда. Разреши, князь, начинать?
– Начинай!
Зыков вынул из седельной кобуры пистолет и выстрелил вверх, и тотчас первая рота пошла крупной рысью на препятствия, но скоро понеслась галопом, с разгона преодолела первый ров, затем второй, рейтары выхватили из седельных кобур пистолеты и на скаку выстрелили по деревянным щитам, которые от ударов тяжёлых пуль начали покрываться дырами и рассыпаться на щепки.
Зыков вопрошающе глянул на окольничего, и тот недовольно пробурчал:
– Строй сломали, некоторые олухи и пистолетов не успели вынуть, как промчались мимо столбов. Худо, полковник, худо!
Вторая рота прошла через рвы и отстрелялась лучше первой, но Барятинский и тут остался недовольным.
– Не умеют идти на приступ в плотном строю. Учи их, Зыков, времени у тебя на это меньше недели!
В этот же день пришло известие от Чубарова: к Тетюшам подошли три больших струга. На одном были воинские припасы, а на двух других прибыла пехота, стрелецкий приказ полного состава. Барятинский поспешил на пристань, где его встретил стрелецкий голова Юдин, который передал ему отписку Чубарова. Окольничий развернул её, углубился в чтение и скоро от досады стал краснее своей рыжей бороды. Полковник слабо знал грамоту, из его каракулей Барятинский понял только то, что его дорогой шлем с белыми перьями цел, а сам Чубаров обещает скоро быть в Тетюшах.
– Как там, на Казани, мой Чубаров? – спросил окольничий.
– Он у князя Урусова в большом уважении, – ответил стрелецкий голова. – Живёт в воеводской избе, ест и пьёт с кравчим за одним столом.
– Оставь, Юдин, сотню стрельцов на разгрузку струга, а остальных веди к полковнику Зыкову, он укажет тебе место, где ты разобьёшь свой стан.
Скоро пришёл капитан Зверев с полусотней телег, которые он насобирал у обывателей города. Стрельцы поснимали с себя оружие и стали выносить со струга воинские припасы: рогожные кули с порохом, небольшие, удобные для перевозки свинцовые чушки, лубяные короба с гранатами, железные ядра для полевых пушек россыпью, несколько сот копий для копейной пехоты и большой деревянный ящик, который полагалось открыть только полковому воеводе. Барятинский велел сорвать с него крышку, в ящике оказались три сотни седельных пистолетов шведской работы, смазанные рыбьим жиром и присыпанные мелкой стружкой.
После воинских припасов с грузового струга вынесли много рогожных кулей с толокном и сухарями, коробов с рыбой и выкатили пять восьмивёдерных бочек зелена вина для укрепления здоровья и воинского духа рейтар и пехоты.
Полковник Чубаров явился в Тетюши 18 сентября 1670 года посуху и привёл с собой полносоставный стрелецкий приказ и полтысячи рейтар из ближних к Казани нижегородских волостей, которые попрятались от воровских людей близ князя Урусова.
