Леонтий Раковский - Кутузов
Михаил Илларионович сам не знал, как быть. С одной стороны, полагалось бы поехать, а с другой — как будто не следовало бы. Кутузов слыхал, что многие дворяне хотят, чтобы он возглавил Петербургское ополчение. После того как Михаил Илларионович командовал Молдавской армией, этот пост, с точки зрения военной, мог казаться не столь значительным, но он являлся почетным и лестным, как выражение общественного внимания. Да и сидеть полководцу без дела в то время, как отечеству угрожает страшная опасность, было тяжело. Ехать же в собрание, — значит, лишний раз напоминать о себе. Ведь из отставных генералов, которые жили в Петербурге, не было никого, кто бы мог равняться Кутузову по боевым заслугам, военным знаниям и опыту.
Недруги Михаила Илларионовича тотчас же воспользовались бы тем, что он приехал, чтобы расписать "хитрость" Кутузова — как он, вопреки царскому нерасположению, добивается почетного назначения. И злопамятный и мстительный Александр не простил бы Кутузову его действий.
— Лучше не езди, Мишенька, пусть решают без тебя, — советовала жена.
— Конечно, не поеду, я ведь не какой-нибудь отставной козы барабанщик. Я ведь еще числюсь на государевой службе! — шутил Михаил Илларионович.
И он остался дома.
Господа уездное дворянство, съехавшиеся в столицу, обрадовались случаю почесать языки, поговорить о военных делах, обменяться сплетнями, предположениями, опасениями и — в кои веки — посидеть в ресторации, хотя бы за бутылкой английского пива.
Главный разговор велся по одному поводу — о вооружении крестьян. Народное ополчение, Минин и Пожарский — все это хорошо, но что будет, если крепостным дать ружья и пики? Не обернется ли Минин — Стенькой Разиным, а Пожарский — Пугачевым?
Не слишком ли?
Раздумий было много, и каждый дворянин, новоладожский или гдовский, обязательно считал себя политиком, дипломатом и немножко полководцем.
Господа дворяне не изволили торопиться и совещались три дня.
По просьбе Кутузова полковник Резвой и капитан Кайсаров были откомандированы из Молдавской армии в Петербург. Оба они присутствовали на заседаниях и каждый день рассказывали Михаилу Илларионовичу, что происходило в доме Безбородко.
Когда 18 июля вечером приступили к выбору начальника Санкт-Петербургского ополчения, то со всех сторон залы послышались голоса: "Кутузова, Кутузова!"
К баллотировке, к белым и черным шарам прибегать не пришлось: мнение было единогласное — Кутузов.
19 июля в пятницу предполагалось объявить решение дворянства избраннику.
Екатерина Ильинишна с утра обдумывала, чем пристойнее заняться Мише, что делать в ту минуту, когда приедут к нему делегаты.
— Пусть они застанут тебя за картой в кабинете.
— Так только на гравюрах изображают полководцев. Еще пушки по бокам… — усмехнулся Кутузов. — Я просто буду сидеть вот тут, в гостиной на диване, где сижу, и читать.
— А что же ты будешь читать?
— А вот лежит какая-то твоя книжка.
Михаил Илларионович развернул и прочел заглавие: "Позорище странных и смешных обрядов при бракосочетании".
— Да что ты, Миша, эта не подходит…
— Почему именно? Книжка интересная?
— Забавная…
— Я забавное как раз и люблю.
И в таком положении застала его делегация губернских и уездных предводителей дворянства.
Михаила Илларионовича повезли в собрание.
Дворянство еще на лестнице восторженно встретило Кутузова. Михаил Илларионович шел, окруженный целой толпой. Знакомые поздравляли, жали руки. Хозяин дома, Илья Андреевич Безбородко, и братья Александр и Дмитрий Нарышкины, обер-камергер и егермейстер, обняли Михаила Илларионовича. Уездные дворяне в суконных, пахнущих нафталином фраках, со старомодными, высокими, "золотушными" галстуками, душными в июльскую теплынь, не обращая внимания на шитые золотом камергерские мундиры и сюртуки военных, бесцеремонно протискивались вперед, чтобы поближе разглядеть знаменитого Кутузова. Смотрели на его седую, гордую голову, сквозь которую дважды прошла смертоносная неприятельская пуля.
Губернский предводитель дворянства Жеребцов и Безбородко подвели Михаила Илларионовича к большому столу, покрытому зеленым сукном, на котором белели разбросанные листки бумаги. Жеребцов позвонил в колокольчик. Шумный прибой голосов разом утих. Никто не садился. "Благородное" — санкт-петербургское — дворянство стоя ждало, что скажет генерал от инфантерии граф Кутузов.
— Господа, о многом мне хотелось бы вам сказать… — начал Михаил Илларионович.
Волнение сдавило ему горло. Он на секунду умолк.
— Вы украсили мои седины! Спасибо вам, господа!
И тут буйным ливнем ударили аплодисменты. Особенно не жалели ладоней, старались господа уездное дворянство. Аплодисменты дали возможность Михаилу Илларионовичу оправиться от волнения. И он уже почти спокойным голосом прибавил, что может принять столь лестное и почетное избрание, если государю не будет угодно призвать его к исполнению других обязанностей.
Кутузов поклонился и пошел к выходу.
По рвению уездных дворян Михаил Илларионович видел, что они готовы качать его, но губернское дворянство умерило пыл уездных. Сопровождаемый по-прежнему аплодисментами, пожатием рук, поклонами, улыбками и добрыми пожеланиями, растроганный Кутузов уехал с Резвым домой.
— Ты, Мишенька, как Эпаминонд, который не отказался служить простым воином под начальством неопытных полководцев, добившихся коварством высших ступеней, — говорила обрадованная Екатерина Ильинишна.
— Павел Андреевич, заметь: в последнее время меня все сравнивают с греками, — сказал Резвому Михаил Илларионович, — в Бухаресте заладили — Фемистокл, здесь — Эпаминонд.
— А вы, Михаил Илларионович, скажите: хоть горшком назовите, лишь бы в печь не ставили! — шутил Резвой.
Император утвердил избрание Кутузова начальником Петербургского народного ополчения, и Михаил Илларионович энергично принялся за дело. Он был занят с утра до ночи: сидел на приеме ратников, обсуждал детали обмундирования, вооружения и снаряжения, ездил смотреть, как на Измайловском плацу учили ополченцев. Учили спешно — чуть ли не от зари до зари, благо ночи стояли прозрачные, белые. Учили без "красот", даже не брать на караул, а только знать свое место в шеренге, шагать в ногу, правильно носить на плече ружье, заряжать, стрелять и колоть штыком.
— Придется походить с ружьем! Это не с тросточкой прогуливаться по прошпекту, — говорили ополченцам-горожанам обучавшие их кадровые унтера.
Михаил Илларионович приободрился, ожил, повеселел. Снова почувствовал себя нужным для государства человеком.
— Знаешь, Мишенька, ты помолодел, — говорила жена.
— Ради бога, Катенька, только ты уж не превращайся в льстеца и подхалима: их и без тебя хватает, — отвечал Михаил Илларионович.
Через день в Петербурге узнали: московское дворянство тоже избрало Кутузова начальником ополчения.
Это была пощечина Александру — он не хотел признавать Кутузова, а народ признавал.
22 июля в Петербург вернулся император Александр. Вечером полицейские офицеры ходили по домам, приказывали вывесить флаги и устроить иллюминацию. Петербуржцы недоумевали:
— Что случилось?
— Неужто наконец — победа?
— Нет. Государь прибыл из армии.
— А-а-а… — вырывалось разочарованно.
Город расцветился огнями, но от этого ни у кого на душе не сделалось светлее. Положение Петербурга оставалось очень ненадежным. Пруссаки из корпуса маршала Макдональдс заняли Митаву, маршал Удино шел из Полоцка на Псков.
Всех одолевала одна мысль: успеет ли хоть Петербургское ополчение обучиться, чтобы выйти навстречу врагу?
Город жил в тоске и тревоге.
Раньше в белые ночи по Неве и протокам между островами плавало много богато разукрашенных коврами и разноцветными бумажными фонариками лодок. За ними шли лодки с собственным крепостным духовым оркестром или хором.
Много шныряло по Неве и простых челноков с купеческими молодцами, мастеровыми и мелким чиновным людом. Здесь сами гребли, сами пели и сами тренькали на балалайке.
Катание на Неве продолжалось с вечера до самой зари.
А теперь все исчезло: ни песен, ни музыки, ни веселого смеха.
Вместо нарядно убранных лодок у пристаней толпились неуклюжие баржи: многие петербургские дворяне собрались уезжать из столицы по воде.
Императорская фамилия предполагала выехать в Казань, когда французы дойдут до Нарвы. Вдовствующая императрица Мария Федоровна очень боялась оставаться в столице: она не любила Наполеона и знала, что ему это известно.
На улицах стало меньше красивых карет и колясок — театры и собрания редко кто посещал.
Зато много было телег, кибиток, повозок — некоторые московские семьи переехали в Петербург.
