Александр Казанцев - Школа любви
Рассказывал мне это старик и молодел будто — морщины разглаживались.
— Кабы жись мою описать — не один бы роман вышел. Ты бы, Костя, взялся, а?..
— Мне и с моим-то романом не справиться, — гнул я свое, наболевшее.
Но хозяину было уже не до моих переживаний:
— Любил я ее, Костя, никого так не любил!.. Ну, всякое бывало: и на сторону побегивал. А любил!.. Хочешь поглядеть Полину мою? — дядя Петя достал из комода альбом с фотографиями, в переплете, обтянутом серым бархатом, стал показывать пожелтевшие снимки. — Скажи, видная женщина!
Даже если б это было не так, я все равно согласился бы. Только вот с Еленой сходство сомнительно…
Старик пролистнул альбом дальше, показал цветную, с потускневшими красками фотографию:
— А тут я на этим… на курорте, в Сочах. Вишь, волосенок-то еще куда больше было… А на другом краю, будто ничо меж нами и нет, это краля моя курортная. Ух, были страсти-мордасти под ясными звездами!.. Да, Костя, всяко бывало, путался не раз, блудил, набивал оскому яблоками крадеными — они ведь манят, ставят ум набекрень — а душой Полине не изменял. Понимашь, Костя?
— Еще как! — обрадовался я, что высказанное стариком перекликается с моими тайными мыслями. Слаб человек: всегда легче ему, коль не один он грешен! Сразу как бы оправдание появляется: да, грешен, но… И словно бы во тьме греха просвет возникает, пусть малый, как «дырочка» гласной в этом спасительно-искупительном но… Вот и немудрено, что к человеку, давшему этот просвет, проникся я еще большим расположением: глядел на старика уже увлажнившимися от избытка чувств глазами. Потому и листать стал его альбом, будто в нем не только старикова, но и моя родня; а листая, наткнулся на большую, не старую еще фотографию, не врезанную в альбомный лист. На ней дядя Петя — серьезный, застывший, будто в президиуме каком сидит. Машинально перевернул я снимок и на другой стороне увидал корявую надпись химическим карандашом: «Эту фотку мне на памятник, когда помру».
— А чо? Загодя надо о могилке думать… Да и долго ли мне еще коптить?.. И вот знашь, Костя, о чем я теперь жалею? Не повенчаны ведь мы с Полиной. А говорят, на этим… на том то есть свете только повенчанные муж и жена встречаются…
Тут и вспомнилось — Елена не раз убеждала меня: надо, мол, повенчаться, пусть и свадьбы не было, а венчаться надо.
— Так мы же не крещеные даже, — посмеивался я.
— Вот давай и покрестимся!
У Елены, напомню, давняя тяга ко всему церковному, ее ведь на первом курсе чуть было не отчислили за крестик. Ну а в родне-то у нее никого из верующих не было, потому и не знала она тогда, что нельзя некрещеной крестик носить: купила да на шнурке и носила, как амулет, своими словами, не зная молитв, к Богу обращалась, просила счастье послать.
Видно, не услыхал Бог ее самотканых молитв, если послал ей меня…
Идея нашего крещения не показалась мне чуждой. Испытать захотелось: изменится ли что во мне после главного христианского обряда?.. Позвонил благочинному областных церквей — отцу Аркадию, не так давно присланному в наш город на смену безнадежно больному предшественнику и сразу возбудившему живой интерес томского общества, особенно дам: красив отче, не стар еще, едва за сорок, на героя-любовника похож, хотя и в монашеском сане, умен, говорит — заслушаешься, вдобавок чуть ли не реформатором слывет… Поговаривали правда, что полтора десятка лет назад он в каком-то вузе «Историю КПСС» преподавал, диссертацию защитил… Но даже не принявшие его соглашались: этот пойдет далеко!
У меня контакты с протоиереем наладились как-то сразу: с явным удовольствием согласился он войти в редколлегию мною открытой литературной газеты и поначалу вовсе не был в ней «свадебным генералом» — не раз вместе проводили мы даже литературно-духовные вечера. Потому и обратился я к нему без лишних церемоний: «Благословите меня на крещение, Аркадий Михайлович: похоже, дозрел».
Вовсе не ожидал я, что мой звонок так порадует благочинного, ведь креститься тогда стали многие, от мала до велика, чуть ли не модным поветрием это стало. Но из писателей я первый с такой просьбой обратился, потому сказал мне отец Аркадий воодушевленно-вкрадчивым голосом, что обряд моего обращения к церкви состоится в праздник Крещения, мне с женой не придется ожидать в очереди, обряд совершен будет в неурочный час.
Я тому порадовался горделиво…
Когда мы с Еленой открыли дверь Крестильни за несколько минут до назначенного времени, в лица нам ударил густой банный пар. В пару этом разглядели мы суетящихся перепуганных старух. Оказалось, отец Аркадий дал распоряжение проводить обряд крещения не с использованием обычной купели — той, что в виде огромной посеребренной чаши, а велел наполнить для этого специальный бассейн, который, судя по всему, редко использовался по назначению в целях экономии. Вот в нем-то и вышел из повиновения кран горячей воды — стал неукротимо хлестать чуть ли не кипяток, переполнил бассейн через край. Правда, к нашему приходу молодому церковному служке удалось перекрыть этот кран (руку мешковиной обматывал, в горячую воду опуская), и старухи, торопясь исправить содеянное, вычерпывали воду ведрами и сливали в раковину в углу, однако носить больше чем по полведра было им не под силу.
Видя такое дело, мы с Еленой разулись, я даже штанины закатал, отобрали у старушек ведра, стали вычерпывать сами. От пара и от работы спешной мигом взмокли. Едва последствия потопа были в основном ликвидированы, к Крестильне, увидел я в окно, подкатила шикарная белая «Волга» последней модели. Старушонки — те, что тоже увидали это — заахали, заохали, закрестились. Отец Аркадий возник среди не рассеявшихся еще белых клубов — грозен, как Саваоф. Слыхал я уже, что новый благочинный отличается особой строгостью, но все же подивился тому, как затрепетали под его гневным взглядом обслуживающие Крестильню старухи.
Не удалась его затея крестить нас по «высшему разряду»…
Благочинный, гнев свой усмирив, лишь присутствовал при крещении, а крестил нас довольно-таки молодой еще отец Олег — тихий, с умным, но смиренно-грустным, как бы излучающим тепло и свет взором. Лишь он и сумел выправить иронический и чуть ли не ернический крен моего настроя, вызванный ЧП в Крестильне; а для совершения обряда вполне сгодилась и обычная купель, бассейн же был косвенно задействован тем, что по-прежнему еще парил; вот и стояли мы с Еленой босиком среди белых клубов, будто в облаках. И словно из заоблачной выси доходили до нас канонические слова обряда…
Потом поздравлял нас с крещением сам благочинный, подарил на память об этом событии две новопечатные духовные книги. Кажется, мы должны были целовать ему руку, но все во мне воспротивилось этому… А «Свидетельства о крещении» нам вручая, отец Аркадий обнаружил, что в трудном моем отчестве выписывавшая их бабулька допустила две ошибки. Благочинный глянул так, что старушка чуть было сквозь пол не провалилась. Заставил переписывать. Я, боясь, как бы перепуганная седовласка не нагородила новых ошибок, диктовал ей по слогам…
Вручая нам переписанные трясущейся рукой свидетельства, благочинный чуть ли не целую проповедь произнес. И живо напомнил мне обкомовского идеолога…
После такого крещения заставить меня венчаться, к огорчению Елены, было уже нельзя…
Если б электричка немного не задержалась, я бы точно на нее опоздал, хотя всю дорогу бежал, сбивая дыхание. Не подобрал меня, хоть и отчаянно маячил ему, явно поддатый шофер «зилка-самосвала», обогнал и такой вонью из кузова обдал — меня чуть не вывернуло. Силос на ферму повез…
Перрон запружен народом. Понятно: воскресенье, погостившие в деревне горожане возвращаются домой. Многие под градусом — как я и покруче. Только вот песен не слыхать…
При посадке дикая давка учинилась. Я толкаться не стал, вошел в числе последних. Вагон уже полнехонек — пришлось стоять в проходе, чуя локти и плечи сограждан. На следующей станции стиснули меня еще сильней.
Ничего, главное — успел, домой еду!
Глядишь, и благодушие нахлынуло бы на меня вслед за восстановлением дыхания, кабы не ощутил я вдруг, как застучало, затикало у меня в висках, будто часовой механизм взрывного устройства. А потом невидимые стальные обручи сдавили голову. Затылок налился свинцом.
«Сейчас пройдет, сейчас… — успокаивал я себя, но видел уже, как в вагоне начинает клубиться то ли туман, то ли пар, будто в той Крестильне, только не белый, а темный, вот и ругал себя: — Какого черта напился так, идиот, накурился вдобавок!»
Не белый вовсе туман, а фиолетовый…
А! Это туман времени…
Такое со мной уже бывало…
Сегодня похолодание резкое — вот и сказалось, видать. При таких перепадах мне порой и без выпивки худо…
Вон как «туман» клубится, а его никто не замечает… Это хорошо, а то бы уже паника началась — подумали бы, что дым, пожар…
