Стефани Блэйк - Живу тобой одной

Стефани Блэйк

Живу тобой одной

ПРОЛОГ

Девушка заметила его сразу же, как только вошла в вагон. Капитанские нашивки на берете и мундире. Два ряда ленточек и прочих украшений, указывавших на участие в военных действиях. Лет с виду не больше тридцати. Смуглый, очень симпатичный, с тем немного мрачноватым выражением лица, которое так привлекает женщин.

Она смотрела на него не скрываясь, с улыбкой на губах. Поднесла руку к волосам, чтобы привлечь его внимание. Однако он ее не замечал. Смотрел в окно, на грязную воду Гудзона. Она пожала плечами и пошла по проходу в конец вагона, к туалету.

Когда она шла обратно, он все-таки обратил на нее внимание, хотя и постарался, чтобы она этого не заметила. А там – кто знает… Порой вся жизнь человека может перевернуться из-за незамеченной улыбки, взгляда, движения руки.

Он залюбовался ею. Блондинка – он всегда предпочитал блондинок – с прекрасной фигурой, которую она несла с уверенностью и достоинством. По-видимому, знала, что отлично смотрится в тесно облегающем брючном костюме. С изумленной улыбкой капитан наблюдал за ней, пока она шла по проходу в другой конец вагона. Женщины теперь носят брючные костюмы повсюду – на улицах, в фешенебельных ресторанах. Даже медсестры на военно-воздушной базе Кларк в долине Лузон ходили в таких.

«Горячие брючки»! Капитан покачал головой. В 1966 году, когда он отправился во Вьетнам, ни один джентльмен не позволил бы себе произнести подобное словосочетание в присутствии женщин. С тех пор прошло семь лет без трех месяцев. Мир здорово изменился. Впечатление такое, что все вокруг движется с головокружительной быстротой.

Люди играют в гольф на Луне! Чернокожие бунтуют. Молодежь бунтует. Женщины борются за равные права с мужчинами… Его уши никак не могут привыкнуть к этим словам, в них слышится что-то неприличное, как в шокирующем лозунге сороковых– пятидесятых годов «свободная любовь».

В Трейвис-Филд, в Калифорнии, где он оформлялся после возвращения из Вьетнама, он впервые услышал термин «горячие брючки» от девушки-репортерши, которая сама носила такие. Он тогда спросил ее, что означает движение в защиту прав женщин.

Она начала объяснять шутливым тоном, глядя на него призывным взглядом:

– Это значит, что я могу предложить вам переспать со мной, капитан. Теперь вам тоже представится возможность почувствовать, что это такое, когда вас щиплют в вагонах метро или подзывают свистом у магазинчиков. Я, конечно, утрирую, но, надеюсь, вы меня поняли, капитан.

Семь лет… Он чувствовал себя подобно Рипу Ван Винклю,[1] когда тот проснулся и попытался вернуться домой. Длинная белая борода – всего лишь бутафорский прием. Он теперь все знает о Рипе Ван Винкле. Смешно… Рип заснул именно здесь, на берегах Гудзона.

Капитан никогда раньше не видел Гудзон. И не думал об этой реке с самого окончания школы.

«В 1609 году Генри Гудзон спустил свой корабль под названием «Полумесяц» на воду в гавани Нью-Йорка и повел его вверх по реке к Олбани».

Капитан смотрел в окно на широкую реку с темно-коричневой водой. Противоположный берег неясно вырисовывался в тумане. А может, это не туман, а загрязненный воздух? Существует еще и Движение против загрязнения воздуха…

Вчера вечером у себя в номере отеля он видел по телевизору ролик, созданный группой протеста против загрязнения воздуха. Индеец с пером в головной повязке плывет в каноэ из березовой коры вниз по Гудзону, печально глядя на грязную воду, на мертвых рыб, всплывших на поверхность, на чайку, беспомощно барахтающуюся в нефтяной жиже. Вокруг пивные банки и прочий мусор. При виде всей этой мерзости, принесенной на его родную землю белыми братьями за два столетия, по щеке краснокожего скатывается скупая слеза.

Подошел проводник. Наклонился к нему:

– Капитан, следующая остановка ваша.

– Спасибо.

Он неодобрительно взглянул на длинные волосы проводника, на его бачки и жиденькие усики. Человек, который носит униформу, должен лучше понимать, что ему подходит. Хотя стоит ли винить его? После того как капитан покинул отель «Ханой-Хилтон», ему встречались и призывники вооруженных сил Соединенных Штатов, и даже офицеры, обликом напоминавшие Иисуса Христа, только в хаки.

Он встал, снял с багажной полки свою небольшую дорожную сумку, одернул мундир, поправил берет, глядя на свое отражение в грязном окне.

Поезд выехал на окраину города, замедлил ход. Капитан с сумкой в руке стоял в тамбуре. Под мышкой он держал большой желтый конверт.

– Похоже, кроме вас, на этой станции никто не выходит, – с коротким смешком заметил проводник. – За последние две недели у меня ни один пассажир не сошел в Найтсвилле.

– По-видимому, место не слишком популярное.

– Да уж. В последние годы городишко словно вымер. Сами увидите… Ох, извините, я не хотел вас обидеть. Может, вы родом из Найтсвилла?

Капитан улыбнулся, однако в голосе его послышалась едва различимая нотка нерешительности:

– Нет… я родом не отсюда. Я с Юга, из Техаса.

– Ну да, конечно, как же я сразу не догадался по вашему произношению! Вы говорите как Джон Уэйн.[2]

У капитана на языке так и вертелось, что Джон Уэйн не приближался к Техасу больше чем на пятьсот миль, а живую лошадь и в глаза не видел, до тех пор, пока какой-то охотник за талантами не обнаружил его на футбольном поле. Но он не стал этого говорить.

– Я никогда в жизни не бывал в Найтсвилле.

Проводник смотрел на него с любопытством.

– Не могу взять в толк, почему вы решили сюда приехать. Делать тут совсем нечего. Ни пляжей приличных, ни ночной жизни. Непонятно как-то…

Улыбка на лице капитана стала еще шире.

– Мне и самому непонятно.

Здесь даже платформы не было. Капитан спустился вслед за проводником по металлическим ступенькам и через минуту уже стоял на пыльной земле, щурясь на яркое июньское небо, похожее на чашу из голубого фарфора. Увидел мост, простиравшийся через реку на запад.

– А, вот он, ее мост. Кажется, в неплохом состоянии.

Он как будто говорил с самим собой. Вспоминал о чем-то. Обернулся, взглянул на восток, в сторону, противоположную реке. Футах в пятидесяти от железнодорожных путей стояло ветхое здание в форме коробки, настоящая развалюха, с облупившейся штукатуркой и провисшей крышей. Рядом, во всю ширину здания, скамейка. На ней сидели два старика с трубками из кукурузных кочерыжек в зубах. На лицах стариков застыло выражение мрачного раздумья.

Передняя зеркальная дверь распахнулась, из нее выскочил рыжеволосый парень и кинулся к багажному вагону. Служитель подал ему плоский парусиновый мешок с замком.