Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова
— Замяла? — удивилась Ирма.
— Вы упомянули, что они были в ссоре. Магдалка и бабушка Рухарка. А из-за чего?
Ирма спрятала свое мелкое личико за широкими краями кружки, потягивая из нее чай. Казалось, она уже больше ничего не скажет. Когда ее руки опять опустились на одеяло, кружка была пуста. Рукавом ночной рубашки она вытерла свои влажные губы.
— До этого мне никогда не было и нет никакого дела, — ответила она наконец. — Ссора есть ссора — понятно, что после нее они друг друга не любили.
Дора выдержала паузу, а потом принялась увещевать:
— Тетенька, я вас понимаю. Вы думаете, мне лучше будет ничего не знать. Но представьте себе, каково это — жить на развалинах семьи и даже не догадываться, что с ней стало? От этого с ума сойти можно! Как будто кто-то рассказывает вам историю, но с пятого на десятое — и скрывает от вас, чем она кончилась. Сурмена, наверное, тоже считала, что я не должна об этом знать, что так для меня будет лучше. Но она, конечно, не подозревала, что не такая уж это и тайна — то, что она пыталась от меня скрыть. То и дело я натыкаюсь на какие-то осколки этого, только по отдельности они ничего не значат. Я больше так не могу! Мне надоело случайно наталкиваться на что-то, я хочу наконец склеить всю эту груду осколков, узнать всё — и мне полегчает. Так помогите же мне и расскажите правду!
Ирма откинулась на подушку и закрыла глаза. А когда снова открыла, произнесла:
— Надеюсь, Бог меня простит! Но в конце концов, раз Магдалки уже давно нет в живых…
* * *
— Хорошо тут никогда не жили, ты же и сейчас видишь, какая у нас нищета, как тяжело каждый горбатится, чтобы заработать на кусок хлеба. А вашим особенно не везло. В смысле — тем, что жили в Бедовой. Каменистая пустошь посреди леса большую семью прокормить не могла. А ведь у Анки Габргеловой, матери Анны Пагачены и Юстины Рухарки, детей было тринадцать душ. Какие-то умерли, а те, что выжили, ушли отсюда из-за нищеты. Пагачене тоже пришлось уйти, но из-за другого: ты, может, слышала, что родной отец ей проходу не давал, по углам зажимал. Кроме нее, у Анки была еще Юстина, она родилась после нескольких парней и была почти на десять лет моложе Пагачены.
Анка старалась учить обеих, и обе потом стали ведуньями, известными на всю округу. Но перед этим произошло еще кое-что. Пагачена-то вовремя убралась подальше с отцовых глаз, а Юстина, видно, не успела. Как знать, правда ли, нет ли, но вдруг люди стали говорить, будто ее обрюхатили, и это было странно, потому что в Копаницах никто не слышал, чтобы за ней кто-то приударял. А главное, ей еще и пятнадцать не стукнуло, она была еще несовершеннолетняя! По-хорошему этим делом полагалось бы жандармам заняться, но сюда, в Копаницы, и закон носа совать не хочет — далеко до нас отовсюду… Короче, дело как-то замяли. Юстина родила, а так как в их доме людей было что кроликов, ей было сказано: или проваливай со своим ребенком к тому, от кого понесла, или сплавь его куда-нибудь, если сама хочешь остаться. А новорожденная была просто загляденье, а не девочка, даром что мать ее сама едва созрела, — родилась полненькая да крепенькая, и мало того — говорят еще, что с зубом! Как, ты не знаешь, что это значит? Девочка моя, это значит, что родилась ведьмочка, что на свет появилась колдунья! Наверно, еще и поэтому все хотели, чтобы Юстина от нее избавилась. Ну, она подчинилась. Ребенка крестили, имя дали — Йозефина Мария, в честь Пресвятой Девы, и Юстина оставила ее где-то. Не знаю, где, но не у нас в Копаницах, это бы люди знали.
Юстина тяжело переживала это все те годы, пока она не вышла замуж за Сурмена, твоего деда. Но, сколько я себя помню, ее все равно называли Рухаркой, так же, как и до замужества. Дед твой тогда был молодой вдовец, покойница первая жена оставила его с двумя маленькими сынками, и он разрешил взять к ним в дом еще и Йозефину. Сразу после свадьбы Юстина ее и привела. Девчонке шел уже шестой год, и была она рослая — и, как бы это сказать… странная, вот. Всех сторонилась, упрямая была и несговорчивая. Даже Юстина с ней не могла совладать. Хотя что это я: даже Юстина… Ведь как раз она, собственная мать, была ее главный враг!
Кто знает, где эта Йозефина, которую скоро стали звать Йосифченой, провела первые пять с лишним лет своей жизни, но надо думать, судьба ее там не баловала. И стоит ли удивляться, что из всего этого девочка усвоила для себя только одно: что мать отдала ее туда потому, что не слишком любила. Никто не мог разубедить ее в этом. Не знаю, хорошо ли было, что Юстина взяла ее обратно. С самого начала с ней сладу не было. Мало того, через год у Юстины появился еще ребенок, опять мальчик. Говорят, беременность ее протекала непросто, и роды были тяжелые, но так уж природа устроена, что матери к таким малышам особенно прикипают. Так что теперь на маленькую Йосифчену, которой и до того жилось несладко, совсем не оставалось времени. Когда Юстина лежала в углу — и потом, когда она целыми днями ворожила для посетителей, ее единственной дочке приходилось хлопотать по хозяйству. При этом она видела, как радовалась мать рожденному в муках новому ребенку, а на нее даже не оглядывалась. Не прошло и года, как Юстина опять забеременела, и снова завертелась та же карусель. Мы и представить себе не можем, как, должно быть, хотелось этой девочке, чтобы ее любили. Почти шесть лет она провела Бог весть где, среди чужих, а после ее ждала одна только тяжелая работа без какой-либо ласки или похвалы в награду. Нечего и удивляться, что она ожесточилась, стала злобная. И то, что вынесла из материна ведовства, она, может быть, уже тогда начала использовать во зло.
В конце концов она от них сбежала — кажется, семнадцать ей было. Тогда как раз Юстина родила от Сурмена дочь. После стольких парней она впервые произвела на свет девочку, и у Рухарки, рассказывают, от радости вырвалось, что вот наконец-то в доме появилась ведунья! Такого, думаю, Йосифчена уже перенести не могла.
Да только Юстина никогда не считала первородную
