Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
– Ты что же, ему поверил? – со смехом удивился Василько.
– Не поверил, князь, потому что не знал, что тебе делать нынче в Киеве, ты ведь торопишься назад, в Теребовль. Но он божился, будто это правда и что серебра у него все равно нет…
Четверо бояр с князем хохотали над отроком. Один Кульмей хмурил брови под низко надвинутой шапкой.
– А ты, князь, выходит, едешь в Киев, – едва не с укором закончил отрок.
– Надул тебя твой гридин, утаил должок, – от души смеялся Василько. – Напрасно не стребовал с него свое серебро.
Он стегнул коня плеткой, рванув вскачь по дороге. Княжи мужи не отставали.
– А ну как впрямь, князь?.. – уныло и безответно прокричал вслед отрок.
Подъезжая к Берестовому, Василько оборвал веселье. Боярин Кульмей, улучив миг, влез в размышления князя:
– И дурная голова может дать хороший совет.
– Ты про этого отрока? – не сразу откликнулся Василько. – Глупости. Откуда гридину знать, о чем говорили промеж собой князья? Он выдумал это от жадности или от скудости.
– Гридин мог подслушать.
– Подожди, Кульмей. Посуди сам: как они могут схватить меня? За какие вины? Двух седмиц не прошло, как мы на кресте клялись, обещая не иметь распрей друг с другом и всем вместе соединиться против того, кто порушит договор. Не безумцы же они!
– Так-то оно так, князь. Только я от тебя ни на шаг не отойду.
– Будь что будет, Кульмей. – Князь остановил с коня, спешился и основательно, с припечатываньем пальцев, перекрестился на берестовскую церковь Святых Апостолов. – Не верю, что Господь предаст меня в чужие руки, – сказал он, снова влезая в седло.
…Когда теребовльский князь только выезжал на околицу Выдубичей, печерский богомаз Алипий задремал сидя на лавке в своей келье. Нынче он служил в храме литургию, а ночь до рассвета провел в бдении над недописанной иконой, которую надо вскоре отправить заказчику. Лишь смежив веки, он увидел сон, будто склоняется над доской с образом и кладет последние мазки краски. На иконе – старец со свитком в руках, совсем как живой.
– Что же ты, Алипий, не узнаешь меня? – говорит вдруг старец, взглядывая прямо на изографа. – Я Феодосий, игумен этой обители.
– Отче святый… – в ужасе бормочет иконописец, роняя кисть.
– Проснись, Алипий, – кротко просит его блаженный игумен. – Возьми краски и кисть и ступай в храм владычицы нашей Богородицы. Там у моего гроба обрящешь образ, который повелено тебе восполнить.
Сказав это, старец снова замер на иконе и уже не смотрел на богомаза, а сосредоточенно молился в себе.
Алипий вздохнул и проснулся. Не медля ни мгновения, он накинул дряхлую вотолу, взял вапницу с красками и кисти и поспешил в церковь. Но по пути удивлялся: откуда у гроба блаженного старца взяться недописанной иконе? Все храмовые и монастырские образа он знал наперечет – многие из них сам писал и одевал в ризы. Разве из мирян кто-то принес и поставил у гробницы старца, почитаемого святым? Торопясь исполнить требование, Алипий сперва не придал значения облику, в каком ему явился Феодосий. Только теперь, когда карабкался по тропке на холм, ему взошло на ум: почивший игумен сам был в иконописном облике! А значит, сие прямое указание от Бога: старца должно прославить в лике святых, чтобы не только иноки и благочестивые киевляне по своей вере черпали от этой святости, приходя к мощам старца, но и вся Русь узнала, что еще один молитвенник и заступник появился у нее на небесах, у престола Господня! Возбужденный этой радостной мыслью, которой уже не терпелось поделиться с монастырской братией, изограф поспешил в храмовый придел, где стояла рака Феодосия. Сложив на полу краски, он вдохновенно упал на колени возле гробницы и возопил:
– Святый отче Феодосий! Учитель и образец пути истинного, просвещение и украшение земли Русской, сохрани нас молитвами твоими от многих козней и дел вражеских, которые отвлекают от Бога. Помоги нам жить беспорочно, подними души наши, погрязшие из-за лености в земном, подай бодрость и крепость духовную, чтобы мы не уклонялись с путей Господних и по нерадению духа не были преданы в руки врага рода человеческого…
Молитва его прервалась, когда он заметил наконец, что находится у раки не один. С другой стороны гробницы, упираясь в нее руками, показался какой-то мирянин в богатой свите. Видом он был похож на княжого мужа, однако совершенно слеп. Дойдя на ощупь до Алипия, слепец вцепился ему в плечи.
– Чернец? – выдохнул он. – Помолись обо мне Феодосию. Сам молился… устал… Не услышал он меня. А ведь другим чудеса творит…
Алипий поднялся с пола, осмотрелся вокруг и понял, что образ, о котором ему сказал блаженный старец, следует видеть в ином.
– Как твое имя, страдалец? – спросил он.
– Орогост, в крещении Сергий.
Богомаз взял вапницу, макнул кисть в краску и, велев слепому закрыть глаза, нанес на веки быстрые мазки, будто писал очи на иконном лике.
– Человек – образ Божий, знаешь это?
– Знаю. Свою слепоту я сам на себя навлек, – горько признался Орогост. – Что ты делаешь, чернец?
– Восполняю образ, потому что душа твоя прозрела.
В тот же миг раздался звон била, удививший дружину теребовльского князя, который проезжал мимо обители.
– Что ты сказал? – изумленно спросил слепец.
– Когда? – Алипий отложил вапницу.
– Только что. Ты сказал: мою слепоту понесет другой?!
– Об этом я ничего не знаю, – кротко ответил богомаз и повел его к алтарю.
Пока слепец стоял, будто громом пораженный, возле царских врат, Алипий зачерпнул из чана в алтаре святую воду и вынес сосуд.
– Умойся, – велел он Орогосту.
Тот подставил ладони. Плеснув в лицо и растерев краску, боярин вдруг застыл, уставясь на руки.
– Господь всемогущий… – потрясенно проговорил он, подняв взор на Алипия. – Мои глаза видят.
Он мешком рухнул на колени и заплакал чистыми слезами младенца.
6
Святополк Изяславич встретил племянника с его дружиной во дворе перед своими хоромами.
– Нет между нами вражды теперь, – приветствовал он Василька. В его словах, однако, многим бывшим во дворе почудилось не заверение, а вопрошание, что, впрочем, списали на простуженный голос князя.
– И никогда не было, ибо я чту старшего по роду и по княжению, – ответствовал теребовльский князь.
Но и в его словах некоторым, и прежде всего Святополку, помстилось нечто лишнее.
Будто по забывчивости не распахнув объятий, киевский князь пригласил гостя в дом. Боярин Кульмей шел за Васильком, почти наступая ему на пятки.
У крыльца Василько Ростиславич снял с пояса меч и отдал Святополкову оружничему. То же проделали его дружинники.
– Желал бы я, племянник, чтобы ты остался в моем доме до Михайлова праздника, как и Давыд. На моих именинах бы меду выпил. Поглядел бы, как митрополит будет меня чествовать, читая унылое назидание, – балагурил Святополк. – Потом и на ловы бы съездили, потешили бы душу.
– Не могу никак, – отнекивался Василько. – Я уже и обоз свой вперед отправил. Домой поспешать надо.
– Ну тогда хоть немного посиди с нами, отведай угощения, – настаивал киевский князь, ведя гостя широкими сенями с расставленными для почести гридями.
– Можно и посидеть, – отвечал младший князь, – отведать, что предложишь.
– Заодно и поговорим, – словно бы обрадовался Святополк. – По-семейному, по-братски. Бояр своих отпусти, им в иной палате стол накроют, с моими мужами побудут.
– Можно и отпустить, – согласно кивнул Василько.
Святополк щелкнул пальцами, веля гридину проводить теребовльских бояр.
– Я в иную палату не пойду, – хмуро отказался Кульмей.
– Я не дитя, чтоб меня опекать, – осадил его князь. – Ступай, друже, куда укажут.
Поколебавшись, затем коротко поклонясь, боярин с оглядками пошел за остальными.
– Что это он боится за тебя в моем доме? – киевский князь сделал вид, будто ему оскорбительно такое отношение.
– Кульмей нынче не с той ноги встал, – умехаясь, сказал Василько, – с утра на все ворчит.
В малой трапезной палате, куда пришли князья, было полутемно и пусто – окно закрыто решетчатыми ставнями, и ни угощения на столе, ни прислуживающих холопов, ни ключника, взирающего на порядок. Удивившись тому, что его как будто не ждали, Василько сдержанно поздоровался с Давыдом Игоревичем. Волынский князь с угрюмым видом сидел на лавке и даже не встал при появлении хозяина с гостем.
– И тебе того же, – через силу ответил Давыд на пожелание здравствовать, – коли не шутишь.
– Шучу, – поддел его Василько.
– Ну так и я пошутил.
Давыд был мрачен, говорил глухо. На теребовльского князя он смотрел косо и будто бы с неким ужасом, словно видел перед собой нежить и притворялся, чтоб она не тронула его.
Василько сел, а Святополк так и остался стоять.
– Ну, – он гостеприимно, но неуклюже развел руки, – как-то так. – И в упор воззрился на Давыда. – Пойти, что ли, распорядиться…
