Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Вот именно: был бы!
– Теперь понятно, почему твоя радость так кратковременна. Обрадовался было поначалу, зарделся, но продержался недолго. Оказывается, вон что – поражение грядет.
– Не совсем.
– Поясни, – попросила Валентина.
– Сегодня у меня был разговор с профессором Татищевым. Ты, по-моему, знаешь этого ученого? – Валентина кивнула, и Корнеев продолжил: – Предлагает перебраться в Москву, квартиру с пропиской дает, место с хорошей зарплатой, лабораторию.
– Ну и что же ты решил?
– Я еще ничего не решил.
– Только не продавай ребят своих! Идею, извини за выспренность, ради которой они живут и ради которой ты сам жил…
– Что это ты меня в прошедшем времени поминаешь? – спросил Корнеев. – Я еще жив, еще копчу воздух. Не умер пока.
Валентина приподняла плечи; а бог знает, чего это она перешла на прошедшее время, машинально как-то. Срывается иногда с языка. Хотя ничего худого в этом нет.
– Завтра снова заседание? – спросила она. – Еще не кончен бал?
Он кивнул.
– И не погашены свечи. Будем заседать, скрещивать шпаги… Такова жизнь. – Корнеев озабоченно потер руки. – Все, довольно воевать! Да здравствует мир! Расскажи, как ты жила без меня!
– Что моя жизнь? Главную новость ты уже знаешь – ушла я от Кости. А раз ушла – значит, плохо жила. Без тебя плохо.
И словно бы отпустило – был найден тот самый душевный контакт, после которого любой разговор бывает легким, идет без натуги и ненужных колкостей.
– Съешь-ка вот это, – Корнеев придвинул к Валентине кюветку с икрой. – Еще чего тебе положить?
– Чего-нибудь, – она махнула рукой, – что сочтешь нужным.
Корнеев щедро наложил в ее тарелку осетрины, добавил несколько влажных скибок языка, травы, затем подцепил вилкой пару ломтиков розоватой сочной ветчины.
– Ешь, ешь, – бормотал он, добродушно щурясь и округляя лицо, – покуда работает ресторан и пока есть деньги в кармане. Ешь… Говорят, современные женщины безуспешно пытаются решить проблему века: где достать продукты и как похудеть? Ты с них не бери пример. Не ограничивай себя ни в чем и мне не позволяй ограничивать.
– Почти по правилу: на тебе рубль на обед и ни в чем себе не отказывай, – Валентина рассмеялась. – Есть такое правило у скупой жены, провожающей мужа на работу. Баба долго извлекает мелочь из кошелька, тщательно считает, потом протягивает королевским жестом мелочь мужу и глаголет на прощанье: на тебе, милый, рубль на обед…
– И ни в чем себя не ограничивай! Я бы такую жену прибил.
– Я тоже.
Иногда они замолкали, прислушивались к далекому, невнятному шуму улицы, проникающему снизу сквозь толстые гостиничные стены, вглядывались в низкое ночное небо – не синее уже, а желтовато-черное, задымленное. Каким же будет завтрашний день, что он им сулит? А вдруг такой же худой и простудный, как и сегодняшний? Но и хмурая зябкая погода – это ведь тоже погода, она тоже иногда кому-то нравится, кому-то нужна!
Москва живет так, что у нее вечер мало чем отличается ото дня – та же спешка, немыслимые скорости, суета, что днем, что вечером – все едино. И куда спешит народ? Многих, кто приезжает в Москву из других городов, до истерики доводит эта беготня – они быстро устают, жалуются на гудящие ноги, жалуются на необъятность столицы – пока из одного конца города в другой доберешься, полдня проходит.
И все-таки Москва – это Москва, и когда тоскливо бывает в какой-нибудь далекой глухомани, одни только воспоминания о Москве просветляют лицо человека, вызывают хмельное нежное тепло в душе – и тянет, сильно, неудержимо тянет выбраться из дома и, сделав все свои дела, с первой же оказией попасть в Москву.
Что для него Валентина – красивая женщина? Если б они сидели сейчас в ресторане – многие кидали бы на нее любопытные взгляды. Но в ресторан идти нельзя, там Сомов, там другие… Корнеев с неожиданным уважением подумал о себе: незаурядным, наверное, надо быть, чтобы отколоть такую женщину от мужа, увести, разрушить семью, заставить поверить в другого, – не-ет, тут определенно надо быть личностью.
«Наверное, люди, которые нравятся друг другу, испускают таинственное излучение, тепло, что-то особое, присущее только им, и это сразу чувствуют посторонние – отходят в сторону, давая им дорогу на улице, уступая место поуединеннее, если тем доводится ехать в метро или в трамвае, пускают без очереди к прилавку, к лотку с газетами, с цветами. Ну уж так их интересуют газеты! – Корнеев неверяще хмыкнул. – Нет, человека в таком состоянии совсем не интересуют новости, политический климат в мире, государственные перевороты, свержения королей и выборы президентов, главная новость для него – любовь. Главное – он сам и женщина, что находится рядом. Влюбленные и распространяют вокруг себя лучи. И чем влюбленнее, чем преданнее друг другу люди, тем сильнее бывает это таинственное с точки зрения физики явление». Корнеев отставил в сторону бокал с шампанским, поднялся – Валентина сидела по другую сторону стола, – подошел к ней, и что-то нежное, щемящее, знакомо-горькое запорошило ему горло, нечем стало дышать, сердце начало колотиться оглушающе гулко, он вдохнул воздух, задержал его в легких, стараясь успокоиться.
Но успокоение не приходило. Тогда Корнеев, невольно пробормотав что-то сдавленным голосом, быстро опустился на корточки и поднял Валентину вместе со стулом, пошатываясь, понес куда-то к двери.
– Погоди, сумасшедший, – шепотом пыталась остановить его Валентина.
Но Корнеев не слушал ее – собственные шаги колокольным звоном отдавались у него в ушах. Заметил, как шевелятся губы Валентины, – она что-то говорила, но звук ее голоса не доходил до него.
– Да приди ты в себя, – попросила Валентина, – не будь шальным. Ну, Корнеев!
Он все-таки услышал конец фразы, немного пришел в чувство: опять она поставила его на одну доску с Костей, опять назвала их фамилию. На щеках его заполыхали яркие розовые пятна, и Корнеев, останавливая свой порыв, споткнулся, чуть не уронив Валентину на пол.
– Никогда больше не путай меня с Константином, – попросил он жестко. – Очень прошу тебя.
– Эх ты, дурачина!
– Прости, – пробормотал Корнеев, тушуясь оттого, что совсем рядом увидел ее глаза.
Глава семнадцатая
…Характер и дух человека образуются постепенно из любви к нему родителей, из отношения к нему окружающих людей, из воспитания в нем сознания общности жизни народа.
Андрей Платонов
Пробы ничего утешительного не давали – все глина, глина, глина, и Сергей Корнеев невольно горбился, думая о бесславном конце дела своего, о демонтаже буровой, о насмешках и тыканье пальцем в лицо.
Напряжение было столь велико, что ему
