Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Под ракитой зелёной
Русский раненый лежал,
Ко груди, штыком пронзённой,
Крест свой медный прижимал…
…
«Ты не вейся, чёрный ворон,
над моею головой!..»[36] —
старуха куплет споёт, а потом его объясняет своими словами. Это, говорит она, ещё в ту войну было, в Первую, в Германскую, вот, лежит такой паренёк, как ты молоденький, и помирает, а над ним ворон, а он ему и говорит, мол, не вейся надо мной, я ещё живой…
Другие старухи подтягивают ей дребезжащими голосами. Главную зовут баба Катя. Вдруг она обрывает песню и начинает возню. Она хватает парнишек за чубы, ласково их тискает, трясёт и приговаривает:
– Ой, мальчишки, как я вас люблю, такие хорошие все, золотые мои!
Парнишки смеются, увёртываются. Молодая тётка с ребёнком на руках говорит:
– Баба Катя, ты что, выпила, что ли?
Старуха не отвечает, но видно, что выпила. Она поворачивается к бабке рядом:
– Вот такой мой младший был, Федька, когда на войну пошёл, – говорит она и прижимает кулаки к глазам.
– Будет тебе, сейчас и Тонька заревёт, чего уж теперя вспоминать, – говорит ей соседка. Баба Катя поднимает голову.
– Баба Катя, давай общую! – просят ребята.
Из-за острова, на стрежень…[37]
Поют все, молодые и старые, гармонист разошёлся, не ошибается. Мы слушаем как завороженные. Слова жуткие, потрясающие. Песня кончилась.
– Ну вот, – говорит тётя Катя и вытирает губы, но вдруг вскакивает и озорным голосом выкрикивает: «Мой милёнок как телёнок…»
Начинаются частушки. Старушки и молодые женщины выкрикивают их по кругу и приплясывают. Всем весело, кругом хохот, только мы не всё понимаем. Баба Катя наклоняется к нам:
– А вы чего не пляшете?
Мы теряемся, но Олька смело отвечает:
– Мы так не умеем.
– Вы откуда, девчата, что-то я вас не признаю? – улыбается нам баба Катя.
– Мы из Валентиновки, просто заблудились, – за всех отвечает Олька.
Местные девочки подходят к нам поближе, прислушиваются. Все хотят нам помочь, гадают, как добраться до нашего дачного посёлка. Выходит, что мы ушли из дома километров за пятнадцать.
– Помню, Федька однажды заплутал в лесу, на рассвете пришёл, как же я его би-и-ла! – вспоминает баба Катя, и у неё опять краснеют глаза.
В это время у сарая кто-то громко стучит по железке, и все бегут туда.
Девчонки наперебой зазывают нас в сарай, там сейчас будет кино. «Железная маска» – читаем мы у входа.
– Немецкий! Трофейный!
– Страшный!
– Кино поглядите, и мы вас проводим домой!
Сарай набивается людьми. Давка, хохот, под кем-то треснула скамья. Мы устраиваемся сзади, стоим на лавках в обнимку с новыми подружками и грызём семечки. Вот это жизнь! Кино и правда страшное, но кончается быстро. Когда мы выходим, уже темнеет, и мы понимаем, что дело совсем плохо, да и девчонки не знают, что с нами дальше делать. И тут идёт к нам баба Катя, ужасно решительная и совсем трезвая.
– Девчата, наш шофёр Толик вас до Воронка подбросит. А там электричкой до дома. Будьте здоровы, навещайте. Скорей, а то гроза собирается. В лес больше не ходите, там банда.
Мы прыгаем в кузов, с нами за компанию деревенские девчонки. Нам опять весело, нас трясёт, подбрасывает, мы набиваем шишки и изо всех сил цепляемся друг за друга. Старый грузовик того гляди развалится на ухабах. Со стороны деревни вспыхивают молнии, но грома не слышно, жутко ревёт мотор. Мы успеваем к поезду, нас впихивают в последний вагон, мы наскоро прощаемся. В электричке нам становится страшно. Мы думаем о доме, о родных, давит чувство вины. Я смотрю на Саньку, Ольку, Нику. Лица грязные, платья помятые, под глазами круги. С утра ничего не ели, если не считать ягод в лесу и семечек в кино. Сидим, прижавшись друг к другу, хочется спать, глаза слипаются. Олька бодрится, следит, как бы не проспать нашу станцию. Скоро дом, скоро дом, скоро дом – стучат колёса. Наша остановка третья. От станции мы бежим, еле переводя дух.
Совсем стемнело, по пятам, пока ещё в отдалении, громыхает гром, молнии освещают дорогу. Навстречу люди, много людей, огоньки папирос, взволнованные голоса, знакомый собачий лай – под ноги к нам кидаются Чуйка с Эркой. Пронзительно – радостный Валькин крик:
– Вот они!..
– Господи, нашлись! – лепечет дед и спешит домой, обрадовать бабушку.
Тётя Магда бросает папиросу, крепко берёт нас за руки и быстро ведёт домой. Ольку и Нику уводят их бабушки, по дороге устраивая им взбучку. Соседи расходятся, ласково нас журя. Валька исчезает. Тётя, не говоря ни слова, заводит нас в баньку, сдирает с нас одёжку и принимается больно натирать мочалкой с мылом и поливать горячей водой. Потом мы быстро глотаем ужин. С нами никто не разговаривает. У тётки и у деда заплаканные, красные глаза. Бабушка, отвернувшись к стенке, шепчет молитвы и облегчённо вздыхает. Пришибленные, мы идём спать. Мне снится, что я лезу по верёвочной лестнице в башню (точно такую, как в фильме про Железную маску), где томится Никита. Его туда заточила банда, которая водится в лесу. Я лезу, лезу, лезу, и всё ни с места, и так болят руки и ноги, я чуть не плачу, вот-вот сорвусь вниз, в пропасть, в самое логово разбойников, – и просыпаюсь. Руки и ноги болят и ноют, а на соседней кровати ворочается и стонет Саня. За окнами полыхает гроза.
Следующий день проходит в молчании, мы как шёлковые. Подружки наши тоже сидят по домам. К вечеру тётя Магда смягчается и говорит нам в присутствии бабушки и деда:
– А теперь посмотрите в глаза любящих вас стариков, разве они заслужили от вас такое форменное свинство? Вы подумали об их хрупких сердцах? Настолько потерять совесть… не ожидала. Хорошо, что всё обошлось благополучно. Лес кишмя кишит бандитами, на станции висит объявление. Нет, не желаю слышать ни оправданий, ни рассказов об увлекательном путешествии. Слишком свежа рана.
Но на другой день мы рассказываем им про деревню, про бабу Катю, про весёлых девчонок и про страшное кино. Тётя кино не видела, но зато вспоминает, как
