Граница - Станислава Радецкая
- Когда ты думаешь ехать? – спросила она, и Йохан заботливо вытер ей слезы. Анна-Мария не противилась и доверчиво подняла к нему лицо.
- Через пару недель. После Рождества. Дороги сейчас слишком плохи, чтобы пускаться в путь.
- В январе здесь бывают снежные бури.
- Никакие бури нас не коснутся.
Она вздохнула и отстранилась.
- Двух недель тебе хватит, чтобы собраться? – Йохан придержал ее за локоть. – Я не смогу быть рядом, пока мы не обвенчаемся.
- У меня… Да.
Он успел забыть мягкость ее губ за эти долгие месяцы. Но теперь не было сладости, только соль чувствовалась на языке. Анна-Мария таяла в его руках, податливая, как воск, и только предупредительный кашель Диджле заставил прервать поцелуй. Маленький осман решил взять все в свои руки, чтобы не быть свидетелем разврата, и деликатно напомнил, что они явились сюда еще по одному делу. Просьба господина фон Бокка напрочь вылетела у Йохана из головы, и он с трудом вспомнил, какие именно ткани тот желал выкупить. К счастью, в лавке тщательно заполняли приходные книги, и Анна-Мария без труда нашла прошлый заказ. Неловкость между любовниками не пропала, а прежняя близость не вернулась. Глаза у Анны-Марии распухли от слез, и вся она была такой милой и доверчивой, что Йохану хотелось провалиться сквозь землю.
Диджле увязал получившуюся кипу тканей и взвалил ее на спину, словно вьючный мул. Он тревожно переводил взгляд с Йохана на Анну-Марию, точно пытался понять, что каждый из них чувствует на душе. На кухне громко хлопнула дверь, и Анна-Мария пугливо вздрогнула. Из-под платка показался краешек серебряного креста, и Йохан странным образом успокоился: если она все еще носит его, значит, все сложится хорошо.
В зале появилась суетливая востроносая женщина, которая бурно поздоровалась с Йоханом. Она подозрительно поглядывала на Анну-Марию, и та тут же подобралась и больше не проронила ни слова, пока женщина многословно рассыпалась в любезностях. Она оказалась соседкой, которая приходила помогать по хозяйству, но ее уверения в преданности и острый взгляд выдавали в ней сплетницу, которая не могла удержаться от любопытства. Йохан смутно припоминал ее, но никак не мог вспомнить ее имени. Она, кажется, тоже не узнавала его и лебезила, как перед настоящим вельможей.
Перед тем, как уйти, Йохан тайком показал Анне-Марии железное колечко, и отсвет улыбки на ее лице дал ему понять, что она узнала его. Диджле облегченно вздохнул, как только они вышли на улицу, но заговорить о произошедшем не пытался.
Только вечером, когда за окном окончательно стемнело, осман задал один-единственный вопрос, пока зашивал на своем камзоле разошедшийся шов:
- Чувствуешь ли ты теперь правильность пути, мой господин?
- Отчасти, - неохотно отозвался Йохан. Говорить не хотелось. Все слишком запуталось, чтобы верно судить о грядущем или сдержать все данные Анне-Марии обещания, но Диджле обрадовался его словам и замолчал, засияв, как начищенный имперский грош.
Оставшиеся до отъезда дни Йохан не оставался в одиночестве и все чаще норовил участвовать в развлечениях. Он расспрашивал важных гостей о делах, о законах и о налогах Империи, и все, как один, жаловались, что приходится залезать в долги и закладывать вещи, чтобы вести достойный образ жизни, привычный их предкам; пусть Провидение наградило императрицу неженским умом и решительностью, но с высокими налогами справиться она не могла, и легче было не строить своего дома вовсе, нежели содержать его. Влачить существование по-бедняцки Йохан не хотел, равно как и начинать новую жизнь с обмана; но документов на собственное имя у него так и не появилось, кроме писем, а это значило, что при любой попытке вести оседлую и достойную жизнь грядут неприятности с властями. Единственную работу, которую он считал для себя сносной и чистой, найти было нелегко – кто из знатных людей возьмет к себе безродного бродягу? Немало людей, получивших степень в знаменитых университетах Европы, стучалось в их двери, выбирай не хочу. Рано, рано была эта женитьба! Слишком рано, чтобы хорошо жить, и срочно надо было изыскивать способы – как жить втроем, где и на какие деньги. Возвращаться к прошлому не хотелось – слишком горек будет этот хлеб, чтобы кормить им Анну-Марию.
Взвешивая все pro и contra, слушая чужие беседы, Йохан склонялся к тому, чтобы уехать в Россию. Говорили, будто переселенцев в тех диких землях освобождали на несколько лет от налогов и давали денег на обустройство. Говорили также, что едут туда одни бедняки, что хотят бежать от своих господ и жить свободно, но стращали тем, что мало кто выживал в диких степях и русских снегах. Снега Йохан не боялся, но сомневался, что сможет заниматься сельским трудом. Однако ни одна страна больше не предлагала чужестранцам принести присягу на верность за просто так, и над этим стоило задуматься.
К Рождеству вся торговля замирала. По обычаю, в эти дни влахи из местных деревень являлись к своим господам, чтобы подать списки желавших венчаться в следующем году. Господин мог согласиться, а мог и отказать по своему усмотрению, ибо порой крепостных влахов разводили, как скот. Везло только действующим гренцерам; солдаты имели право жениться по своему усмотрению, и Империя даже заботилась о родившихся детях – каждому дарили по оловянной кружке с венгерской короной и сразу зачисляли в школу для солдатских детей. Если что случалось с отцом, то его вдова могла рассчитывать на крошечную пенсию, а записанные дети – жить на казенный кошт. Теперь изредка Йохан ловил себя на мысли, что завидует даже солдатам, хотя прекрасно знал, как им живется. Но они не знали неопределенности будущего, и мало кто из них задумывался о дне завтрашнем, будто мир постоянен – и сегодня, и завтра, и через сотню лет.
