Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си
На каждом плакате свои лозунги, но идея одна: дочери обеспечивают следующее поколение. Мужчины и женщины вместе строят гармоничное общество. Природа сама определит пол новорожденного. Рождение девочки – воля природы. Жители деревни не срывают плакаты, потому что все лозунги соответствуют закону акха. Затем три мои одиннадцатилетние племянницы приходят из школы с заученными наизусть изречениями, которые они повторяют с пугающей частотой.
– Заботьтесь о девочках. Поддержите девочек!
– Защищать девочек – значит приносить пользу государству, народу и семье!
– Заботиться о девочках сегодня – значит проявлять заботу о будущем Китая.
Все вокруг призывают меня выносить дочь, но мое существо противится следовать призывам.
Пусть это будет сын.
В октябре, через пять месяцев после разборок с Цытэ, мы с Цзинем вновь обретаем душевный комфорт и решаем вернуться в Гуанчжоу, чтобы он мог заняться делами, а я – посетить чайный рынок и изучить, что нужно для открытия нового магазина. По пути в аэропорт в Цзинхуне нам нужно проехать через Мэнхай, поэтому, как уговорились давным-давно, мы с Цзинем заезжаем в Институт социального обеспечения. Дожди должны были закончиться, но сегодня снова льет. Нищенка сидит под импровизированным навесом на ступеньках приюта, а вокруг ни души. Интересно, это та же самая женщина, которую я видела спящей под мятой коробкой по приезде в Мэнхай? Цзинь отстает, кидает ей несколько монет и догоняет меня на входе.
Как только за нами закрывается дверь, меня окутывает запах мочи, который, кажется, в геометрической прогрессии усилился от дневного тепла и влажности. Малыши снуют по полу в ходунках, совсем еще маленькие корчатся в металлических кроватках, а дети постарше – в большинстве своем с физическими или психическими расстройствами – бродят вдоль стен. Один ребенок – мальчик – сидит, привалившись к стене, его атрофированные ноги похожи на сломанные ветки. Хотя на стенах висят украшения и листы с новогодними стихами, в комнате, несмотря на чистоту, нет ни игрушек, ни книг. Три женщины в одинаковых розовых халатах и косынках развешивают подгузники на веревке. Увидев нас, одна, постарше, бросает работу. Когда она вытирает руки о платок, мне на глаза попадается браслет А-ма. Это директор Чжоу. Комната плывет перед моими глазами.
– Добро пожаловать в Институт социального обеспечения Мэнхая. Будете чай? Вы уже поели? – вежливо спрашивает она.
Нас проводят в гостиную с двумя диванами, обитыми выцветшей тканью. Тканевые салфетки лежат на подлокотниках и на спинках, которых касаются наши головы. Две сотрудницы приносят чай и тарелку с нарезанными арбузом и личи. Чай разливают, добавляя тепла и сырости. Когда все подано, обе женщины присоединяются к нам, готовые принять участие в разговоре.
– Вы хотите взять мальчика или девочку? – спрашивает директор Чжоу. – Сейчас многие китайские пары усыновляют детей, потому что не хотят, чтобы их увозили за границу. Мальчики более популярны, но у всех наших детей особые потребности. Нам говорят, что они «отбросы общества». – Она вздыхает. – Если позволено иметь только одного ребенка, все, хоть родные родители, хоть приемные, хотят, чтобы он был идеальным… Я могу предложить множество девочек. Вы хотите новорожденную или ту, которая уже умеет делать работу по дому и ухаживать за собой?
– Мы здесь по другому вопросу, – говорю я.
Пока я рассказываю, директор Чжоу медленно кивает. Картонная коробка вряд ли редкий случай, многих детей, вероятно, подкидывают именно так, зато чайный блин уникален. Что еще важнее, мы с Саньпа были единственными родителями, у которых хватило смелости – или глупости – приехать сюда, чтобы разыскать брошенную дочь.
– Мы все помним тот день, – признается директор. – Я обязана была позвонить в службу общественной безопасности, чтобы они приехали и арестовали вас. А потом вы упали в обморок. Но у меня сердце тоже не камень…
Две другие воспитательницы обмениваются настороженными взглядами, пока директор прячет серебряный браслет в рукав. Но сейчас разговор развивается не так, как в прошлый раз. Со мной Цзинь, и он берет все на себя. Конечно, женщины прикрывают рты и наклоняют головы, словно в глубоком раздумье над этической дилеммой, но деньги в его руке, – слишком большой соблазн.
– Нам сказали, что ее отправили в Хаолайу, – пролепетала самая молодая из сотрудниц приюта. Голливуд? Я судорожно хватаюсь за подлокотники.
– Вы там бывали? – спрашивает она.
Я киваю, не желая выдавать лишнего.
Все женщины, включая директора Чжоу, сияют. У всех ли есть машина? Все ли женщины красят ногти? Затем вопросы становятся более мрачными.
– Правда ли, что американцы забирают наших девочек, чтобы, когда повзрослеют, пустить на органы?
– Или исключительно ради секса?
– Это правительственная пропаганда, – ворчит Цзинь. – Не стоит бездумно повторять всякие глупости!
– Вы уверены, что она в Голливуде? – спрашиваю я.
– Все хотят в Голливуд! – восклицает младшая воспитательница.
– Она ничего об этом не знает, – хрипловато говорит директор Чжоу, привлекая к себе внимание, чтобы вернуться снова к вопросу взятки. Она ждет, пока Цзинь отсчитывает купюры и выкладывает их стопкой на стол. Сумма ее устраивает. – В прошлый раз я говорила вам, что ребенка отправили в Куньмин. Оттуда ее перевезли в Лос-Анджелес, не в сам Лос-Анджелес, а куда-то в префектуру, – уточняет она. – Нам нравится думать, что это Голливуд.
Лос-Анджелес – не префектура, но город огромный, и это может означать, что Янье где угодно – от Венис-Бич до Сан-Габриэля, от Вудленд-Хиллз до… Я не знаю. Диснейленда?
– Вы покажете нам ее документы? – спрашивает Цзинь.
Директор легко находит нужную папку и протягивает мне. Внутри фотография, на которой изображен младенец нескольких дней от роду в шапочке цвета индиго, украшенной серебряными подвесками, отпечаток крошечной стопы красными чернилами и лист бумаги, на котором изложены основные сведения о прибытии девочки в Институт. Это единственное вещественное доказательство существования моей дочери.
– Разве не должно быть больше? – спрашиваю я, проводя пальцем по фотографии.
Директор сочувственно улыбается.
– Еще один снимок и остальные документы были переданы вместе с девочкой коллегам в Куньмине для идентификации личности, но пожар, случившийся там семь лет назад, уничтожил архивы. Вы могли бы посетить заново отстроенный Институт, вдруг кто-то что-то припомнит, но к ним со всей провинции присылают детей для иностранных усыновителей. Не думаю, что они запомнили одну девочку из тысяч.
Простых ответов на мои вопросы или каких-то улик нет. Тем не менее теперь я знаю, где находится моя дочь, – если эта информация достоверна и если ее приемные родители не переехали. Как вышло, что моя дочь, возможно, в Лос-Анджелесе, а я не искала ее там каждую минуту? Я плачу. Женщины очень доброжелательны, гладят меня по спине, воркуют, наливают еще чаю. Директор даже предлагает вернуть деньги Цзиню, приговаривая:
– Мы здесь не часто видим страдания матерей…
