Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Чтобы перевести дыхание, Корнеев умолк на несколько секунд, посмотрел на председателя – ему захотелось придать своему голосу жалобный тон. Он прекрасно понимал, что на этом «ковре» выступали ученые куда более высокого полета, чем он, но, увы, кроме теоретических выкладок и собственных эмоций, подтвержденных лишь этими двумя открытиями – зереновским и шальновским, – ничего не могли больше предложить. Все это пока не очень убедительно.
На лице председателя ничего не отразилось, личные эмоции его не трогали – трогали факты, цифры, графики, трогала правда.
– Синица в небе, – воспользовавшись паузой, звонким, четким голосом произнес Татищев, – не журавль, а синица; эта малая пичуга, – он поднял вверх палец: типичный профессорский жест, – как всякая малая пичуга, никогда не считалась открытием. Пшик, а не открытие. Увы!
– Зато соловей – открытие, – мгновенно сориентировавшись, нанес укол шпагой Корнеев, – тоже малая пичуга!
В зале раздался смех. Собравшиеся хорошо знали, какого соловья имел в виду Корнеев. Это произошло на Северном Алтае, у горы с лирическим названием Соловей. Профессор Коровин, а вместе с ним и Татищев совершенно безошибочно предсказали открытие – большую алтайскую нефть. Первый фонтан должен был выхлестнуть из-под земли у горы Соловей, где бурилась глубокая скважина.
На скважину приехали газетчики – из Москвы, Ленинграда, Барнаула, местные корреспонденты, геологи, среди которых были и друзья и противники профессора Коровина, начальство. День был солнечным, дали по-весеннему праздничными, пахнущими сухой полынью и вперемежку с полынной горечью – подснежниками, дурманящими, тонкими, заставляющими вспоминать все весны жизни, все хорошее, что было в прошедшем беге лет. Словом, погода настраивала людей на лирический, даже какой-то снисходительный лад. У всех в памяти остался Коровин того дня – высокий, строгий, неуемный в своем юношеском темпераменте, с блестящими от предвкушения победы глазами.
– Завтра утром о вашем районе, об этой скале с романтическим названием Соловей будет знать вся страна. Вся! – втолковывал Коровин первому секретарю местного райкома партии, доверительно положив ему руку на плечо. Хор-рош был профессор! Татищев стоял рядом с ним и кивал – он был ученик, а достойные ученики знают: когда говорят учителя, ученики молчат. – Более того, если хотите, будет знать вся планета Земля. Ибо проблема горючего ныне становится проблемой жизни. Горючее – это тепло, это энергия, это скорость, это все! – Коровин притопнул ногой, и собравшимся показалось, что земля гулко дрогнула, будто там, внизу, в таинственной далекой глуби, была сокрыта огромная пещера, способная вместить в себя целое море, не море даже, а океан нефти. Неподалеку грохотала буровая, лязгал металл, раздавались удары, но никто не слышал этого грохота, у всех в ушах стоял звук таинственной земной глуби, нефтяного океана. Профессор Коровин обладал даром убеждения, он был богом, настоящим богом геологии. – И вы, дорогой товарищ, стоите на пороге величайшего открытия, – продолжал втолковывать Коровин своему собеседнику, – на территории вашего района ударит первая нефть. Район преобразится как в сказке, – Коровин повел рукой вокруг себя, – вместо темных старообрядческих деревенек встанут города, тайгу и кряжи алтайские прорубят дороги, будут построены аэродромы… Сюда будут вложены деньги, какие и не снились Алтаю!
Речь Коровина прервали киношники, которые приехали на площадку со своей стрекочущей аппаратурой на старом, простудно чихающем «виллисе» с залатанными прямыми крыльями, «виллис» побывал на фронте, исправно служил какому-то командиру полка, а может быть, и дивизии, был списан «по ранению» и теперь дослуживал свой срок у кинохроникеров. Киношники не хотели, чтобы их обошло стороною великое открытие, они жаждали запечатлеть историческое событие на пленку.
Все подтянулись, начали оправлять на себе одежду, причесываться – обычная реакция людей, увидевших кино– или фотокамеру.
Когда киносъемка была закончена, наступили часы томительного ожидания: где же нефть, где? Нефти не было. А ночью долото буровой вышки уперлось в скальный грунт. Бурить дальше не было смысла – нефти у горы Соловей не существовало. Великое открытие не состоялось.
Вот какого «соловья» имел в виду Корнеев.
– Да, и шальновская нефть и зереновский газ – пока синицы, птички-невелички, но за синицами должны последовать и журавли, – сказал он.
Опять эмоции. А председателю государственной комиссии нужны факты. Фа-акты! Именно факты, цифры, сухотье документальных данных является самым убедительным языком, а не чувствительные истории. Корнеев повернулся к тектоническим схемам, настаивая на своем: нефть в Западной Сибири есть.
– Нет ее тут, видит бог! – вновь вмешался профессор Татищев. – Каждый школьник, даже второгодник, знает, что нефти здесь нет. Во всех учебниках черным по белому написано: «Сибирское Зауралье в смысле нефтяных месторождений бесперспективно».
– Учебники составляют люди, а людям свойственно ошибаться, – спокойно отозвался Корнеев.
– Людям, индивидуумам – да. Но не коллективам ученых.
– Почему? Случается, что коллективный ум ученых рождает коллективную глупость, – вырвалось у Корнеева.
– Это оскорбление, – понизив голос до свистящего шепота, произнес профессор Татищев. Осекся, потому что вдруг понял, что его собственная острота вернулась к нему, впилась, как стрела. Хотел было кончить пикировку новой шуткой, но председатель предостерегающе поднял руку.
– Товарищи, здесь не цирковая арена, чтобы состязаться в ловкости. Поменьше споров и эмоций! Продолжайте, товарищ Корнеев.
Продолжая говорить, Корнеев с горечью думал о том, что любое краснословие бледнеет перед одним простым фактом: после Зеренова и Шальны геологами ничего не было найдено. Нич-чего. Может, действительно в Западной Сибири нефти нет и ему стоит отработать задний ход, отречься от теории, которую защищает? Тем более что его самого, Владимира Николаевича Корнеева, защитить некому – Губкин умер, а профессор Татищев жив. И не только жив, а и силен, и бьет больно. И будет бить еще больнее.
А что, вполне возможно, что Коровин и Татищев правы – Западная Сибирь как раз является пуповиной, верхней точкой страны Тоболии. Раз это так, значит, нефти тут нет. Кошачьи слезы, а не нефть. Корнеев споткнулся на секунду, увидел поднятые брови председателя государственной комиссии, вернулся на «круги своя», начал рассказывать о последних кернах, полученных на буровых. Керн – это спрессованная порода, которую в специальных стаканах достают из земных глубин и определяют, чем же земля-матушка богата: нефтью или же только камнем, песком – просто-напросто ничего, кроме праха древних времен, доисторической пыли, в ней нет, – это, выражаясь сухим современным языком, поставщик информации.
И хотя керны мало что нового принесли из земной тверди, о них все равно надо было доложить государственной комиссии – таковы правила, существовавшие в их работе, – ничего не утаивать. Говоря о кернах, Корнеев
