Серо Ханзадян - Царица Армянская
— Пей и проси кровожадную богиню Эпит-Анаит, чтоб вела тебя к
исполнению твоих желаний. Цель твоя уже близка, скоро торжество... Уже
сбывается... Вот оно — в руках...
Никто не заметил, как царица извлекла из складок своего одеяния
небольшой кривой кинжал.
Мари-Луйс рывком притянула к себе Арбок Перча и одним ударом отсекла
его буйную голову...
Горячая кровь брызнула на хлеб.
Наступило утро.
* * *
Весть о бесславной смерти Арбок Перча пришлась по душе Таги-Усаку.
Один соперник пал. Остается еще...
Имя второго Таги-Усак и мысленно не мог произнести, так велик был
ужас от своей дерзости.
Мари-Луйс уже вернулась из Хагтарича в столицу и, казалось, живет
спокойно, повседневными делами и заботами двора.
Таги-Усак, сменив свое жреческое облачение на светскую одежду,
привычную для былых времен его жизни, направился к царице с визитом.
Войдя к ней, он низко и почтительно поклонился.
— Значит, вернулась, божественная. Приветствую тебя!..
— Как видишь, вернулась. С чем приветствуешь-то?
— С тем, что ты уже здесь, что разделалась со своими врагами. Я
восхищен твоей решительностью. Арбок Перч представлял большую опасность
для престола и для твоего царственного супруга.
Таги-Усак хотел было поцеловать царице руку, но она убрала ее и резко
сказала:
— Лобызай мне ноги!
Он снова смиренно опустился на колени и коснулся губами носка ее
обуви.
— Ты, я вижу, тоже вернулся?..
— Я пришел, чтобы испросить у тебя благословения... Сообразно твоему
желанию...
— Мое желание заключается в том, чтобы ты впредь не показывался мне
на глаза.
— Понимаю, — сказал он в ответ. — Таково желание царицы,
сокрушительницы врагов, жестокой правительницы. Но по-иному думает
Мари-Луйс — женщина. Другими чувствами полнится твое сердце, твоя плоть,
твоя душа!..
— Прекрати!
— Ничего ты не в силах утаить от меня, — продолжал Таги-Усак. — О
женщина, несчастное существо, восседающее на троне, ничего ты не
скроешь!..
— О богиня Эпит-Анаит! — воскликнула в свою очередь Мари-Луйс — И
зачем ты только вселила в меня эту слабость!
— Твоя слабость от твоей человеческой сути. Не сердись, что отвечаю
вместо богини, к которой ты обращала свой вопрос. И еще осмелюсь сказать,
моя царица, что эта твоя слабость прекрасна и чиста, как воды Евфрата на
заре...
Мари-Луйс долго была словно в дурмане. Но, придя наконец в себя,
предложила Таги-Усаку сесть. Он опустился на низкую тахту против высокого
кресла, в котором восседала царица, и показал ей маленькую лепную
статуэтку, не больше чем палец.
— Вспомни, великая царица, этого божка, — сказал он тихо. — Ты
подарила мне его, когда еще не была царицей Так вот он, твой бог, глаголет
моими устами, что следует положить конец нашим страданиям.
Мари-Луйс долго смотрела на статуэтку.
— Удивляюсь, зачем ты хранил это бездушное творение.
— Из любви к тебе, о Мари-Луйс.
— Ко мне?!
— Из любви к моей царице...
— Вот так-то! И всегда ты обязан говорить только так.
Вошла прислужница и, поклонившись, пригласила к завтраку. Мари-Луйс
поднялась и сделала знак Таги-Усаку, чтобы следовал за ней.
Они вошли в большой зал. По обе стороны от входа тянулись ряды
тяжелых колонн. А противоположная относительно двери стена сплошь была
увешана изображениями богов и священных животных.
Царица пригласила Таги-Усака за небольшой столик.
Они поели, выпили пива, и после затянувшегося молчания царица вдруг
сказала:
— Говори же, Таги-Усак.
— Да нечего мне сказать.
Мари-Луйс сердито глянула на него.
— Так уж и нечего?.. Есть, безбожная душа. Наверняка есть. И я даже
догадываюсь что. Да, да. Почитатель богов зла! Знаю, как ты, в надежде
облагородить свою нечистую кровь, чего только не делал, чтобы обрести мою
близость, близость возлюбленной дщери богини Эпит-Анаит. Но это тебе уже
никогда не удастся. Потому что хоть ты человек и ученый, и по моей воле
свободный, к тому же верховный жрец царского дома и усыпальницы царей, но
был и останешься рабом. Слышишь, рабом!..
Таги-Усак покрылся холодным потом. Ужасно было то, что сейчас с ним
творилось. Он безмолвно наблюдал за царицей, за ее смятенностью, за тем,
как она менялась в лице. Понимал, что все это — следствие пережитых
страданий и ужасов, и жалел ее. На борьбу с многобожием сила у нее есть,
но во всем другом она бессильна, как бессилен всякий обыкновенный человек.
Мари-Луйс воззрилась на него своими огромными горящими очами.
— Ты безучастен и печален, друг мой?
— Не более обычного, царица.
— Да нет, и этого тебе не утаить. Но о чем печалишься? Что воды наши
отравлены, птицы больше не поют или девушки разучились целоваться?..
Таги-Усак молчал и с горечью думал, что напрасно он пришел сюда.
А царица вдруг, словно ее подменили, сделалась, как в былые времена,
мягкой и ласковой и тихо заговорила:
— Против судьбы не пойдешь. Черная болезнь всеядна и живуча. Я вот
вырвала ее из сердца, кинула в огонь, а она и там ожила. Колдовство, да и
только... Чуется мне, грядет какое-то несчастье. Не видать нам безоблачных
дней. Богиня Эпит-Анаит, верно, нашлет на нас новое испытыние... Ты тоже
предчувствуешь это, друг мой Таги-Усак?
Он внимательно посмотрел на нее:
— Предчувствую, царица...
И гнетущая боль снова объяла его: сказать или не сказать, зачем он
пришел?!
— Я ценю твою откровенность, — услышал он снова голос Мари-Луйс. —
Однако, являя собой благородство и мудрость, ты умеешь сдерживать свои
чувства. Но временами эта сдержанность становится невыносимой...
Таги-Усак с надрывом промолвил:
— Что ты от меня хочешь, великая и могущественная царица?
— Милосердия... Но не того, что дается твоими амулетами... На уме у
тебя не то, что ты изрекаешь. Смотри, сейчас я молю о милосердии, а может
случиться, отсеку его...
— Как отсекла голову Арбок Перча?.. — усмехнулся Таги-Усак и решил,
что он скажет, зачем пришел сюда, как бы это ни было жестоко и гибельно. —
Я правильно тебя понял, царица?
— Может, и да.
— Как бы то ни было, во мне нет зла против тебя. Хотя слышу я каждый
день столько всего недоброго о твоих деяниях...
— Помнишь тот страшный день в храме, когда ты спас меня от жрецов?..
Может, забыл, а? Но я-то — нет.
Опять напоминает, как он некогда, нарушив существовавший обычай,
противостоял тому, чтобы ее девственность была принесена в жертву
храмовникам. А потом... Потом вся жизнь — не жизнь. И чего же она теперь
все укоряет?.. Зачем?.. Знала бы, какая беда на нее надвигается...
— Вырвав меня из лап осквернителей, сам ты и пальцем ко мне не
прикоснулся. Боялся?.. А я, может, очень даже этого желала... Не
воспользовался возможностью, не сорвал с меня пояса девственности, хотя я
пьянила и влекла тебя.
Таги-Усак вскочил и взмолился:
— Избавь меня, жестокая! Избавь! Освободи от служения тебе, чтоб мне
больше не видеться с тобой! Пусть другие жеребцы и быки пируют и
наслаждаются в твоих кущах, в блаженном дурмане твоих райских чар! О
Эпит-Анаит, освободи меня! Молю, освободи!..
Мари-Луйс вскинулась, ноздри у нее затрепетали, как у резвого скакуна
в галопе.
— Ни за что! Поскольку я еще не свободна от адских мук, ты тоже
должен разделять со мной страдания! — крикнула она и в изнеможении рухнула
в кресло.
Воцарилось долго молчание. Таги-Усак дрожал от бессильной злобы и все
думал: сказать или не сказать?.. Пожалеть царицу или вытряхнуть перед ней
мешок сплетен, окунув ее в новое страдание?..
Мари-Луйс, чуть оправившись, спросила:
— Ты что-то имеешь сообщить мне, жрец Таги-Усак? В тебе полыхает
огонь...
— Имею, — кивнул он, ощутив при этом нечто вроде головокружения и
некоторого помутнения разума. — Имею...
— Чувствую, весть горькая?..
— Как яд...
— Ну говори же!..