Серо Ханзадян - Царица Армянская
настороженно глянул на пришельца.
Арбок Перч не без удивления подумал: чего они все с такой опаской на
него взирают? Он-то сам никого не боится. Даже перед Мари-Луйс не робеет.
Они ведь с ней как-никак сподвижники: оба низвергают богов.
Царица была в одиночестве. Одета по-домашнему, печальная и
безучастная, даже не посмотрела на вошедшего, словно бы дверь просто
произвольно открылась и закрылась, никого не впустив и не выпустив.
Арбок Перч пал перед ней на колени в низком поклоне и только после
этого поднял голову. И вдруг ему привиделось во взгляде царицы, во всем ее
облике, будто перед ним дикая серна на скале. Когда-то на пути из Мецамора
в Эриах-Ширак он встретил на склонах Арагаца такую серну. В тех местах
очень много диких баранов и серн.
Не поведя и бровью, без всякого интереса в голосе, Мари-Луйс
спросила:
— Что-то вспомнилось, Арбок Перч?
— Нет, а почему ты так подумала, великая и всеславная царица?
— Скажи лучше — несчастная, отринутая, всепрощающая царица. У тебя
ведь на языке были эти эпитеты? Великая, всеславная. Может, ты так
величаешь меня и тогда, когда совершаешь разбой во главе своей банды,
когда грабишь и разрушаешь наши поселения и храмы?.. Ну, что молчишь,
говори...
— И, однако, будь на этот раз снисходительна, великая царица. Я,
видно, не ко времени явился. А еще скажу, что я здесь не для того, чтобы
выслушивать твои укоры.
— Знаю, — усмехнулась Мари-Луйс. — После Нерика и Каннувара ты не
посещал меня с добрыми намерениями и открытым сердцем. И ноша твоя — вовсе
не дичь, подбитая у берегов священного Евфрата, не подарок для меня, как
ты заверял моих людей. Но я хвалю твою находчивость...
— Хетты вновь осмелились принести в жертву человека, божественная! —
объявил Арбок Перч. — И помогали им в этом наказанные тобою жрецы и Арванд
Бихуни. Плохо ты наказываешь, царица.
Мари-Луйс сурово насупилась, но молчала. Видно, не знает о
случившемся. Знала бы — не смотрела на него волком, подумал Арбок Перч. А
может, не верит?
Он развернул сверток и поднял отрубленную голову.
— Вот смотри, божественная!..
Царица не моргнула, только тяжело задышала. Выходит, не
безосновательны слухи о том, что Арванд Бихуни в сговоре с остатками
хеттских жрецов и они тайком вместе продолжают приносить в жертву
человека? Значит, он опасен, как и этот силач-мятежник? До каких же пор на
нее будут обрушиваться все новые и новые беды!
— Это правда?.. — промолвила наконец она.
— Доподлинная правда. К моему сожалению.
Царица приказала прислужницам обмыть голову жертвы, намаслить и
обернуть в саван.
— Далеко это? — спросила она Арбок Перча.
— Нет, великая царица, там, где ты недавно установила образ
Эпит-Анаит. Совсем близко отсюда.
В лице Мари-Луйс не было ни кровинки, глаза горели гневом. Но голос
не изменился:
— Я довольна тобой, Арбок Перч. В святом деле мы едины. Придет час —
достойно воздам тебе. А пока мы вместе отправимся карать преступников,
проливающих кровь. Но не подумай, что я во всем твоя единомышленница.
— Понимаю, — с поклоном сказал Арбок Перч. — Я ведь тоже, хоть и
пришел к тебе, остаюсь твоим врагом, великая царица.
Мари-Луйс усмехнулась.
— Вот так-то! Под сенью неба нет добра. Только горе. И тем не менее я
обещаю не причинять урона ни тебе, ни твоей жене.
— Царские особы, я уверен, держат свое слово.
— И не забывают...
Мари-Луйс приказала накрыть стол на двоих.
— Надеюсь, не откажешься разделить со мной трапезу? — спросила она
Арбок Перча.
Он только благодарно кивнул в ответ.
Пригубив немного вина, царица сказала:
— Я не забываю дочери медника Миная. И ты тоже?
— Я тоже, — согласился Арбок Перч.
— Красивая... Я знаю, она отринула тебя, и может, в этом причина, что
ты поднял меч против царя.
— Может, и так. И ветер без причины не поднимется.
— Верно. Летучая мышь не любит солнца. Но солнце от этого не иссякает
и не устает светить.
У Арбок Перча было ощущение, что царица как бы бросает ему вызов.
Никуда не денешься, но лучше меньше спорить и больше помалкивать.
Вспомнилась поговорка о том, что коли не ведаешь страха перед боем,
значит, считай, уже победил. Прямо стоящее дерево не боится ветра.
Царица с удовольствием потягивала вино, словно стараясь залить им
свое отчаяние. Арбок Перч почувствовал, что в эту минуту она не столько
царица, сколько просто женщина. Ничего хорошего такое не сулит...
Мари-Луйс поинтересовалась, на чем основаны, чем направляются
мятежные борения Арбок Перча.
Он поставил чашу с вином и на миг задумался.
— Борюсь я за свободу, а опорой мне мое мужество, честь.
— Не мало ли? Честь, мужество — это хорошо. Но одним мужеством стены
не разрушишь. И если я скажу, что то, что толкает тебя к мятежу,
несбыточно, как ты на это посмотришь?
— Не отступлюсь. Цель моего существования впредь только в этом...
Царица прекратила спор и после своей словесной атаки сделалась снова
терпимой и обходительной.
— Не следует вечно сетовать на судьбу, — сказала она, — этим ничего
не изменишь. Человек должен быть доволен собой. Ты поднялся против зла и
насилия, но забыл, верно, что и Мажан-Арамазду не сладить с такою задачей.
— Это от себя говоришь, божественная, или внушением свыше?
— От себя. Только от себя.
— А то ведь утверждают, что вы, цари, происходите от богов и их
именем проповедуете, будто всяк поднявшийся против царя поднялся и против
богов.
Тут уже царица не удержалась и чисто по-женски — звонко и от души —
рассмеялась.
— Это так, Арбок Перч. Но вспомни: для утверждения одной истины надо
придумать сотни лживых уловок. О наивные недоросли, ваша беда не столько в
царях и властителях, сколько в вас самих. Да, да, в вас. Вы безвольны.
Верите всякой лжи и иллюзиям, а не в природу человека, в его
неприкаянность от рождения. Вот вы — разбойники. Ведь вы — вероотступники,
а проповедуете верность?..
— Я направляю свое копье против богов и против тех людей, которые
сеют ложь!..
Мари-Луйс вдруг посуровела... «Стоило ли принимать этого мятежника и
затевать с ним беседу?» — подумалось ей. Но она ощущала, что перед ней
человек сильный, наделенный разумом. В нем что-то есть, но таких надо
убирать в первую очередь. В одном роднике не может быть и сладкой и
горькой воды. Если спросить у этого гордеца, отчего у нас пустые души, он
не ответит. Остается только смеяться и стенать. А где же при этом
сотворившие нас боги? Ничто, даже преображение природы, не в силах
изменить человеческой сущности. Каждое создание остается таким, каким оно
сотворено, и не может выйти за пределы определенных ему природой границ...
Мари-Луйс вдруг улыбнулась.
— Ты вспомнила что-то необыкновенное, божественная? — спросил Арбок
Перч.
— Давнюю историю, — сказала она доверительно. — Когда я уже была на
выданье, меня повезли в храм богини Эпит-Анаит. Таков обычай, сказали мне,
девушки из знатного сословия должны, прежде чем выйдут замуж, принести
свою девственность на алтарь богов.
— Знаю, это отвратительный обычай. Он и сейчас кое-где соблюдается.
— Я не пожелала подчиниться такому установлению. Жрец-настоятель
попытался запугать меня угрозами, дескать, небо обрушит небывалые беды на
поля моего отца: они проржавеют от безводья и перестанут быть
плодородными, а земли будущего супруга обернутся сплошной солью. И много
еще чем запугивал, но я настояла на своем...
Царица умолкла и погрузилась в воспоминания...
Когда жрецы в том храме требовали, чтобы она пожертвовала своей
девственностью, вдруг перед ней возник Таги-Усак, юный, прекрасный, в
ореоле густых кудрей. «Пусть проржавеют земли твоего отца, Мари-Луйс, —
сказал он ей, — пусть засолится почва на полях твоего будущего супруга,
пусть рухнет мир, только ты не жертвуй собой!..»
Они тогда вдвоем убежали из храма. Помнится, она плакала, а Таги-Усак
