Тамара Каленова - Университетская роща

Елисей имел семью: жену и пятерых детей. Себя он, как и все в стойбище, называл самоедом, хотя был найденышем неизвестно какого роду-племени. Учился Елисей у русского попа. «Остяцкой грамоты нет: ее съел лось, — объяснил Крылову. — Поэтому я учил русскую». Дома, в селении, подолгу жить не мог даже зимой. «Воздуху мало», — говорил он и уходил в тайгу. «шатун», — прозвали его сородичи. — Зря лесная баба не додерла!». «Лесным человеком», «лесной бабой», «дядей» называют в здешних местах медведя.

Да, встреча с медведицей произошла у охотника памятная. Шел он как-то вдоль ручья. Ружье наготове. Глядь, она, медведиха. Лапы вскинула. Собаку — в клочья. Ружье переломила и отбросила. Да как хватит Елисея по лицу! Глаз и долой вместе с кожей…

Упал Елисей, голову закрыл ватной душегрейкой. Одно спасение — мертвым прикинуться. Не едят медведи «свежатину», им с душком подавай. Так и сделал.

Лежит. Боль. Кровь ручьем. Опьянел от запаха собственной крови. А медведиха обнюхала его, мордой потыкалась. На руку наступила, дьяволица… Потом приложила ухо к ватнику. Слушает — жив ли… Посопела. Вздохнула. Стала забрасывать ветками, еловыми лапами, камнями. Он лежит, не шевелится. Медведиха отошла. Нет, засомневалась. Вернулась, разбросала ветки, снова ухо приложила. Потом закидала ветками и ушла.

С полчаса пролежал охотник, не вернется ли? Потом встал, омыл лицо. По ручью к Тыму вышел. Так Елисей сделался кривым.

Охотиться не смог больше. Стал добывать мед диких пчел. Нальет в колоду лужицу меда, наложит ярких шерстинок. Пчела с прилипшей шерстинкой летит к себе в дупло. Елисей — за ней. Упустит одну — другую перехватит. Так до дупла доберется, мед выкачает.

Что же касается елисеевского обжорства, то Крылов еще таких людей на своем веку не встречал.

— Пол-оленя могу за день съесть, — рассказывал проводник. — Раз понес куме вареную печень. Жена послала. Ну, положил за пазуху, иду, отщипываю по кусочку. Глядь — и нести уж нечего. Пришлось объедыш доедать… Перед кумой повинился: нес, дескать, тебе печень, да так вышло… «Ладно уж, — говорит кума. — Садись щи хлебать». Я не отказался, горшок щей прихлебал. — Елисей сокрушенно вздыхал, сам не понимая, откуда в нем такая дурная страсть к еде, добро бы хоть толстый был, а то жердь жердиной. — Но могу и вообще не есть! — спохватываясь, оправдывал себя. — Однова четверо суток не ел — и ничо!..

Вот с таким проводником путешествовал Крылов в лето 1902 года на северных маршрутах Томской губернии.

— …Домой так домой, — повторил Крылов. — А жаль. Я так хотел побывать в Священном лесу, — и он испытующе посмотрел на проводника поверх очков.

— Нельзя, — покачал головой Елисей. — Шаманы не велят, — потом спохватился. — Откуда знаешь?

— Слыхал.

Крылов действительно слышал о таких лесах, давно, еще будучи в Казани, от одного врача, интересовавшегося обычаями северных сибирских народов. О том, что у самоедо-остяков и некоторых других инородцев существует якобы обычай хоронить умерших, подвешивая на ветках в лесу, и что эти умершие впоследствии исчезают, так как деревья… пожирают их.

Конечно, Крылов не поверил этим россказням, счел за чудовищный бред. Чего только не наговаривают на безобидные и мирные дерева!

Он не поколебал своего мнения ни на один миг даже тогда, когда собственными глазами увидел свежий распил лиственницы, внутри которой нашли кандалы. «Что из этого следует? — сказал он. — А то, что какой-то беглый каторжник забросил кандалы в дупло и ушел своей дорогой. Дерево со временем затянуло дупло, так и очутились кандалы внутри».

Да, существуют на земле насекомоядные растения, зеленые хищники. Еще великий Дарвин выращивал их в теплице, в то время как ботаники всего мира отрицали саму возможность подобных экземпляров в природе. Венерина мухоловка, росянка, американские саррацении — в самом деле, эти растения устроены так, что насекомые, привлеченные запахом либо красотой соцветий, приклеиваются, сползают на дно цветковой чаши, где погибают и затем утилизуются в пищу. Но «растения-людоеды», которые хватают жертву, душат, высасывают кровь, обгладывают скелеты, как пишут иной раз в газетах, — все это чудовищный бред!

Конечно, бред. Но когда он услышал здесь, на Тыме, песню, где упоминался Священный лес, он решил во что бы то ни стало в нем побывать.

А Елисей говорит: «Нельзя. Шаманы не велят».

— Давай попросим у шаманов разрешения? — предложил он проводнику.

Елисей с сомнением покачал головой. Крылов упрашивал все сильнее, и проводник мало-помалу сдался.

— Ладно, — сказал он. — Пойдем к Бабочке. Спросим у нее. Сердитой воды захвати побольше.

К шаманке, которую Елисей назвал Бабочкой, они отправились ранним утром, когда листья кустарников и травы были еще залиты росой, от реки несло промозглой сыростью, а солнце едва-едва пробуждалось где-то далеко за неровной стеной «пьяного леса», вкривь и вкось поваленных ветрами и паводками деревьев.

Елисей шел впереди, дожевывая ломоть хлеба. Он двигался легко, почти бесшумно. У Крылова так не получалось. Он поспешал за ходким вожатаем, стараясь изо всех сил не отставать.

К концу второго дня пути они отыскали небольшое становище на берегу озера Куда Не Садятся Утки.

— Что, так озеро и называется? — переспросил Крылов.

— Так, — подтвердил Елисей. — Щук много. Как бревно, большие. Хватают уток за лапы и едят.

— Понятно.

Крылов с интересом оглядел чумы, покрытые берестой; они походили на потемневшие сахарные головы.

— Где же твоя Бабочка, Елисей?

Проводник молча указал на отдельно стоявший чум.

Жилище шаманки по имени Лондра (Бабочка), которую, по словам Елисея, чтили по всему Тыму, ничем особенным не отличалось от остальных «сахарных голов». Разве что камнем, стоявшим у входа и походившим на чугунный горшок.

Из чума доносился непонятный ритмический звук — будто вода капала.

— Заходи, — подтолкнул Елисей. — Можно.

И они вошли внутрь.

Посреди чума на оленьих шкурах сидела старая женщина и щелкала кедровые орешки. Это они и «капали», словно вода.

— Я здоров, а ты тоже здорова? — приветствовал хозяйку чума Елисей.

Старуха взглянула на вошедших и молча задвигалась на шкурах, давая место гостям.

— Это русский шаман, Лондра, — сказал Елисей после того, как расщелкал добрую пригоршню орехов. — Травы знает. Лечить может.

Крылов очень удивился тому, как Елисей его представил, но решил не спорить; как говорится, хоть горшком назови, только в печь не сажай.

Лондра бросила на него быстрый пытливый взгляд, но по-прежнему ничего не промолвила.

Тогда Елисей достал литровую запечатанную бутыль с казенной водкой и положил ее к ногам Бабочки.

Старуха ссыпала в берестяную коробушку орехи, поднялась, разожгла очаг и поставила варить мясо. Невысокая, широколицая и плосконосая в длинном засаленном платье, она двигалась не спеша, важно. Невозмутимое лицо ее проплывало мимо гостя, как далекая луна. На бутыль с «сердитой водой» шаманка поначалу не обращала внимания. И только тогда, когда выставила перед гостями блюдо с вареной олениной, Лондра протянула свою чашку Елисею: «Налей!».

Должно быть, Крылов слишком пристально разглядывал Бабочку… Старуха вдруг поймала его взгляд и без сожаления, как о чем-то естественном, сказала:

— Когда я молодая была, я была при луне красивая и при солнце. Я ведь тоже бусы носила. А теперь к моей шее только рыбий мешок привязывать.

Эти слова о женской красоте показались Крылову столь неожиданными, что он даже смутился и скорее непроизвольно, нежели расчетливо пробормотал:

— Нет, отчего же мешок…

Лондра улыбнулась, обнаружив черные, полусъеденные табаком зубы, и добавила:

— Коса у меня была. Нагнусь, между ног продену и в зубы возьму. Вот какая была коса.

В огне, словно далекий ружейный залп, лопнули щучьи кишки.

— Русский шаман хочет знать о Священном лесе. Расскажи, — безо всякой дипломатии бухнул Елисей, не отрываясь от оленьей лопатки.

Лондра кивнула. Закурила длинную трубку и долго смотрела в огонь. Потом сказала:

— Священный лес далеко. В Стороне мертвых. Муж мой — Муртик, Узкая Голова, ушел туда. Ловкий был. Мог так сделать. По реке щепка плывет. Он в обласке стоит. Наклонится — ртом щепку выловит. Обласок даже не колыхнется.

Глубокая печаль старой одинокой женщины высветила лицо Лондры, и оно показалось Крылову действительно красивым.

— Давно умер ваш муж? — осторожно спросил он, понимая, что «пережимать» с вопросами о Священном лесе не следует.

— Зимой. Когда черт в карты играл. Мне ягода снилась — к несчастью. Так и вышло. Кашель задавил Муртика.

«Когда черт в карты играл» — значит, когда северное сияние было. Это Крылов понимал и переспрашивать не стал. Вообще он уже кое-что знал об остяко-самоедах. Путешествуя по Тыму, они с Елисеем не раз останавливались в их стойбищах. Ему нравились эти немногословные терпеливые люди, привычные к рыболовству и охоте, к жизни среди болот и тайги. Доверчиво рассказывали они обо всем, что интересовало его. Себя они называли «окуневыми людьми», а Тым — Окуневой рекой. Еще они именовали себя сель-купами. Сель-куп — «таежный человек».