Делай, что должно - Маргарита Нерода
Неделя прошла, и не было больше никаких снов, никаких видений. Хотя сжималось сердце всякий раз, когда на ночном дежурстве Раиса обходила палаты. А сон просто пропал, как и прежде бывало. За час-два до подъема Раиса просыпалась и уже никакая сила не могла заставить ее уснуть.
Как это заметил Марецкий, только он один и знал. Хотя и были они с с того дежурства на крыше хорошими друзьями, но и ему рассказать обо всем Раиса не решалась. Видать, догадался. Было во вчерашнем студенте некое природное, подкрепленное к тому же образованием чутье, какое пристало любому хорошему диагносту. А еще — умение говорить с людьми. Исповедником тоже ведь не прозовут просто так. Раненые охотно обсуждали с ним сводки с фронта, вести из дома, он всегда находил что сказать и каждого находил время выслушать. Не зря же, если начальству требовалось уговорить какого-нибудь особо сомневающегося и переживающего пациента на серьезную операцию, всегда звали Марецкого. Даже если к самой операции его по неопытности не допустят.
Вызывать ее на откровенную беседу Марецкий даже не пытался. Разговор сам собой получился. На такой же ночной смене. Уже час как дали отбой, и чайник успел закипеть, и морковный, действительно надоевший чай в кружках начал остывать. Раиса первой заговорила, и совсем о другом.
— Вы не знаете, где похоронен экипаж "Абхазии"?
До сих пор ей не приходило в голову нарочно вспоминать об этом или кого-то искать. Кажется, еще осенью Раиса услышала, что вызывали ЭПРОН, что погибших подняли со дна, а обломки парохода оттащили с фарватера, чтобы не мешали проходящим судам.
— Могли на Увеке, к мосту там близко, — задумчиво произнес Марецкий, — А могли и в городе, — он очень внимательно взглянул на нее. — Вы сходить хотели?
Раиса подумала и кивнула.
— Тогда, по крайней мере, не ходите одна. Я с вами. Только узнаю, где точно.
* * *
Речники отличаются от моряков тем, что хоронят их все же на берегу. Такое различие Раиса вывела для себя еще на "Абхазии". Пока Марецкий точно выяснял, где нашел свое последнее пристанище ее экипаж, пока выпали у обоих свободные полдня, уже наступил апрель. Потеплевшие улицы нежно и пряно пахли смолистыми тополиными почками.
Раисе казалось странным, что ее товарищ так тщательно ее опекает. "Не ходите одна, надо же. Ох, Николай Станиславович, за какую кисейную барышню вы меня держите?" — думала она, но и сама удивлялась собственному спокойствию. Неужели и впрямь к близости смерти можно так скоро привыкнуть? Но тогда почему так ноет, так щемит сердце, когда Раиса вспоминает о Крыме? Что с ней творится? Никто не подскажет…
У старинной ограды с тремя полукруглыми арками Марецкий купил у пожилой торговки два букетика вербы, перевязанные бечевкой. Один вручил Раисе, другой взял себе.
— Мне деда проведать бы, — объяснил он, как всегда потупившись смущенно. — С сорок первого не был у него… Он тоже тут.
Посыпанная песком дорожка повела их мимо низких кирпичных домиков — бывших богаделен. Кладбище было большим и старым, край его так густо зарос деревьями, что превратился в небольшую рощицу. На старинных покосившихся крестах сидели галки. Они так привыкли к людям, что почти не пугались.
— Мне сказали, это где-то слева, к оврагу ближе, наверное, у братских могил, — сказал Марецкий. — Только понять бы, где точно.
— У братских? — Раиса удивилась, что их тут может быть много.
— У госпитальных.
Широкая аллея между старинных мраморных надгробий с высокими чугунными оградами свернула в сравнительно новую часть, к низким железным или цементным памятникам, с лепными овалами, сварными пятиконечными звездами. Впереди, как показалось Раисе, начинался уже пустырь. Но подойдя ближе, она поняла, что ошиблась. Перед ними лежали аккуратные длинные насыпи, каждая длинной в добрую сотню метров, невысокие земляные валы, заботливо выровненные и чуть просевшие после зимы. На одних пробивалась уже молодая трава, другие были совсем свежими. У крайнего трудились несколько землекопов, готовя новую общую могилу, шириной мало не с противотанковый ров.
На мгновение Раисе сделалось не по себе. Если каждая из этих насыпей — могила, сколько же здесь людей? Сотни? Несколько тысяч? И все это — раненые, которых не смогли спасти?! Здесь, уже в глубоком тылу?!
— Я сначала тоже пугался, — Марецкий аккуратно взял ее за руку. Кажется первый раз со времени их знакомства. — Но вы представьте, сколько в Саратове госпиталей. К нам и с инфекциями часто попадают. Туберкулез иногда очень поздно распознают. И тут ведь с сорок первого года… Для мирного времени — это очень много. Для военного — один большой бой.
Раиса молчала, пытаясь смириться с увиденным. Пожалуй, если с сорок первого… А сколько всего таких кладбищ? В каждом городе, наверное, в каждом поселке, даже там, куда не упала ни одна бомба. Трудно представить. Очень трудно.
Вот земля, еще осесть не успела. И за каждой ее горстью — чья-то судорожно стиснутая последним усилием рука, угасающий пульс, потухающие глаза.
— Пойдемте искать, — сказала она и плотнее запахнула шинель.
Но одинаковые “гражданские” кварталы, размеченные столбиками с жестяными номерами, не подсказали ровно ничего. Час они плутали между свежими насыпями и не нашли ни самой могилы, ни кого-нибудь, кто подсказал бы точно, где она находится. Только еще один высокий холм — пятеро рабочих с авиазавода, погибших при бомбежке. И больше — ничего. Свой букетик вербы Раиса оставила на госпитальных могилах, на самой свежей насыпи. Воткнула в землю, вдруг примется? Земля влажная еще, а верба — живуча.
Времени оставалось мало, ровно на то, чтобы проведать профессора, доктора медицинских наук Михаила Павловича Марецкого. Старого профессора проводили в последний путь коллеги, чинно и достойно. Сейчас странно подумать, а тогда еще были похороны совершенно мирного времени, с отдельной могилой, с памятником на заказ. Поставили невысокий строгий обелиск с портретом в лепном овале. Не забыли ни всех званий покойного, ни змею на чаше, за которой торчали сейчас выцветшие лоскутные гвоздички.
Профессор и с фотографии глядел строго, будто укорял внука, что тот так редко его навещает. Марецкий бережно убрал с надгробия сухие листья, выбросил потерявшие вид цветы, пристроил вместо них вербу. Немного подумал и снял с пояса фляжку, протянул Раисе:
— Помянем. Тут чай, тот самый, морковный. Водку дедушка категорически не одобряет. То есть, не одобрял…
“Водку
