Делай, что должно - Маргарита Нерода
Коллега Марецкого, к которому тот, как поняла Раиса, собирался ее вежливо направить, в тот момент был не врачом, а пациентом. С диагнозом “огнестрельный перелом левой голени”. И биография его тянула на целый разворот в “Красной звезде”, если не на выпуск “Боевого киносборника”.
Война застала его в Белоруссии, вторым врачом в санатории для хроников. Вместе с двенадцатью больными и фельдшером он неделю выбирался из полуокружения и выбрался, никого не потеряв. Заодно обогатившись ценным опытом, что в тяжелой обстановке психические больные порой показывают стойкую ремиссию и по здравости суждений фору дадут некоторым изначально здоровым.
Выбравшись к своим, он попал на службу в медсанбат, где начальник сходу сообщил, что в войну хирургами становятся все, и неважно, что психиатр, у него тут и окулист оперирует, и до сих пор никто не жаловался. Пришлось вспоминать хирургию и как знать, может и кончилось бы дело резкой сменой специальности, если бы не бомбежка, ранение и эвакуация в глубокий тыл.
— Теперь он здесь у нас работает по специальности. И надо сказать, этот человек из той категории врачей, даже от разговора с которыми больным становится легче. Я серьезно, мне он считайте жизнь спас. Давайте, я ему напишу письмо и все изложу как вижу. И устрою вам к нему визит частным порядком, чтобы никто не задавал лишних вопросов. Так и вам будет спокойнее, и право слово — мне за вас тоже. Так что, согласны?
Раиса, помолчав, кивнула. Она по-прежнему не доверяла ни себе, ни чужому мнению, но пока шли оба к трамвайной остановке, ей пришел в голову выход. Самый простой и понятный: надо возвращаться на фронт. В Саратове она, разумеется, при деле. Здесь можно спокойно и безопасно прослужить хоть до конца войны. Делать дело, иметь благодарности начальства, жить в относительной тишине и … тихо сойти с ума. В медсанбате времени на переживания у нее не будет. И самое важное — это будет правильным. Она просто не имеет права оставаться в тылу. Обещала же себе, еще там, на юге, что будет трудиться и за себя, и за тех, кто уже не дожил. Вот и держи слово. Пусть здесь ей коллега Марецкого и поможет! Она ему докажет, что не сумасшедшая и годна к службе без ограничений. Просто надо вернуть ее на службу.
И от этих мыслей сделалось так легко и спокойно, как не бывало уже очень давно. Как бы не с начала войны.
Через неделю ее послали куда-то на окраину Саратова, требовалось отвезти копии историй болезней, заведенных на раненых с тяжелыми контузиями. Почему это должна делать именно Раиса, никто не объяснил. В канцелярии только растолковали, как идти пешком от трамвайной остановки, если не получится поймать попутную машину. Марецкий догнал Раису уже во дворе:
— Не волнуйтесь, это я все устроил. В самом деле, ни к чему нашим болтушкам знать, зачем вы туда на самом деле едете. Мой коллега вас ждет. Его зовут Михаил Юрьевич, легко запомнить — как Лермонтова совсем. Он знает, кто ему привезет документы. Расскажете все, что посчитаете нужным. И ни пуха, ни пера.
Раиса была не настолько суеверна, чтобы сказать старшему по званию положенное: “Иди к черту!”
Добираться пришлось в самом деле через весь город. Больница занимала уютную долину у подножья горы с плоской верхушкой. Старинные высокие корпуса с полукруглыми окнами и широкими каменными лестницами делали ее похожей на монастырь. Даже больные, в одинаковых серых халатах, которые под присмотром нянечек рыхлили грядки на небольшом ухоженном огороде, не иначе в порядке трудотерапии, напоминали чем-то монахов.
Полный тезка поэта Лермонтова оказался невысокого роста человеком лет сорока, с проницательными близко посаженными глазами, рыжими волосами с проседью и бородкой клинышком. Раисе сразу вспомнилась старая медицинская поговорка, гласящая, что бояться стоит рыжих и своих. Первые — очень сложные пациенты, особенно для хирургов, а врачи, как известно, вообще болеть не умеют. Ох, и намучились с ним, наверное, в отделении! Однако не хромает даже. Вот только понять, кто же он по званию теперь? Погоны едва ввели и Раиса до сих пор путается. Только и запомнила, что она сама из старшего военфельдшера стала лейтенантом медслужбы. Впрочем, у собеседника пока петлицы с двумя “шпалами”. Не то в такую глушь приказ еще не дошел, не то военторг подвел, не то просто врач относится к знакам различия, как штатский.
На звание он махнул рукой, сказал, что обращаться можно и просто по отчеству. И предложил пройтись вокруг больницы, в такую погоду жаль сидеть под крышей.
— Пойдемте-ка к пруду. Там нам не помешают и можно будет побеседовать спокойно. Письмо Николая Станиславовича я прочитал. Что вы мне теперь расскажете? И главное, бояться — не надо. В нашей профессии до сих пор пугаются и больных, и врачей. Поговорим как два медика. Вы поделитесь наблюдениями, а я подскажу, что это может быть.
На пруду еще не полностью сошел лед. Последняя льдина, похожая на кусок сала, покачивалась посередине. Вокруг нее плавали утки. Пахло прелью и молодой зеленью.
Рассказывать здесь, на скамейке под ивами, было, пожалуй, проще, чем сидя в кабинете. Собеседник не перебивал, лишь иногда аккуратно задавал вопросы, простые и житейские. Так, будто им предстояло потом вместе работать. Раиса удивилась, как легко она рассказывает то, что до сих пор камнем лежало на сердце. Через какой-то час он знал все, и как Раиса попала на фронт, как впервые испугалась, что рассудок может
