Семь престолов - Маттео Струкул
— То есть вы считаете, что Франческо Сфорца хочет завоевать Милан, а потом снова обратиться против Венеции?
— Конечно, я не могу говорить с полной уверенностью. Хочу лишь сказать, что союзы, заключенные сегодня, не обязательно сохранятся завтра. Постараюсь выразиться яснее, — продолжил Козимо с некоторой напускной театральностью. — Взгляните сюда, — предложил он, указывая на третью картину Паоло. — Кто, по-вашему, главный герой этой великолепной сцены?
— Микелетто Аттендоло да Котиньола, — уверенно ответил Паоло.
— Он, кстати, тоже из рода Сфорцы, двоюродный дядя Франческо, — добавил мессер Леонардо.
— Замечательно, — кивнул Козимо. — А теперь позвольте мне представить вам свое видение этого фрагмента истории, и затем я буду рад услышать мнение Паоло. Здесь мы наблюдаем не саму схватку, а ее предысторию, подготовку. Это особенно верно, если вспомнить важный исторический факт: во время битвы при Сан-Романо Сиена поначалу одерживала верх над Флоренцией, но флорентийский капитан Микелетто выждал и прибыл лишь в тот момент, когда сиенцы, пусть и находившиеся на пути к победе, были полностью измотаны. Таким образом, неожиданная атака свежих сил легко разгромила их. Это означает, что Микелетто видел картину битвы в целом, сумел продумать свои действия и подготовиться, так что Паоло совершенно справедливо отдал ему роль главного стратега. Безусловно, разумом битвы был именно он, в то время как Ни-колло да Толентино стал ее сердцем, бесстрашно кинувшись в первую атаку. Все это подводит нас к тому, что у представителей рода Сфорца отлично получается наблюдать и строить планы на долгосрочную перспективу, не ограничиваясь конкретным моментом, насущной необходимостью. И если посмотреть с этой точки зрения, то Франческо, — безусловно, лучший стратег в своей династии. Вот почему я думаю, что он решил воспользоваться Венецией для своей главной цели — захвата Милана, и не намерен заключать с дожем прочный союз. Так что нам не стоит бояться неверно выбрать сторону. Я и раньше считал, что Флоренция найдет в Милане и Сфорце надежного сторонника, который защитит нас от Венеции, и продолжаю так думать. Что произойдет, когда Франческо завоюет Милан? Никто не знает. Но я очень надеюсь, что нас ждет период мира.
— Не вы один, поверьте, — отозвался мессер Леонардо.
— Итак, Паоло? Я правильно понял содержание картины? — слегка усмехнувшись, спросил Козимо, желавший услышать подтверждение своих слов.
Художник посмотрел на Медичи с искренним восхищением:
— Вы совершенно правы. В третьей картине я хотел передать напряжение перед началом схватки, то есть до того, как Микелетто и его люди присоединились к битве, чтобы помочь Никколо и разгромить сиенцев. С одной стороны, я поместил кондотьера в центре композиции, но в то же время постарался сделать так, чтобы внимание привлекало и происходящее у него за спиной, на заднем плане.
— Для этого вы использовали серебро на доспехах, создав тем самым сверкающий, почти зеркальный эффект, который мгновенно приковывает взгляд.
— Именно.
— Что же, мессер Леонардо, Флоренция поступит точно так же. Оставаясь в союзе со Сфорцей, мы будем следить за происходящим и готовить почву для достижения своих стратегических целей. У нас нет такой мощи, как у Венеции, Неаполя или того же папы римского, а это означает, что нам следует быть намного внимательнее всех остальных.
— Мессер Козимо, я хорошо понимаю ход ваших мыслей, — кивнул Леонардо Бартолини. — Думаю, вы поступили правильно, заключив союз со Сфорцей. Нужно уметь определять соотношение сил и постоянно менять его, чтобы скрыть от врагов наши истинные планы.
— Я не нашел бы лучшего определения, — согласился Козимо. — Вы очень умны, и это объясняет то, как вам удалось увести у меня из-под носа этот шедевр, — добавил он, указывая на великолепный триптих работы Паоло.
— Ну же, мессер Козимо, должны же и вы проигрывать хоть иногда! — дружелюбно воскликнул Леонардо Бартолини.
— Безусловно. Но это не означает, что мне нравится проигрывать, — заметил Козимо.
— Господа, пройдемте в сад, — предложил Паоло. — Должен признаться, хотя этот дом и очень красив, но все же сад — его главное достоинство.
Художник направился к выходу, и двое знатных флорентийцев последовали за ним.
ГЛАВА 73
ПРИДВОРНЫЕ ЛЮБЕЗНОСТИ
Феррарский маркизат, замок д ’Эсте
Никколо Барбо чувствовал себя прекрасно. Леонелло д’Эсте обходился с доверенным лицом венецианского дожа крайне почтительно, и Никколо льстило внимание. Кроме того, маркиз оказался невероятно приятным собеседником: умелый оратор, превосходный знаток латыни и греческого, он отличался изысканностью костюма и манер.
Барбо и раньше слышал чудесные истории о том, как Леонелло превратил Феррару в центр культуры и словесности, собрав здесь лучших поэтов и художников. Среди людей искусства особенно выделялся магистр Гварино Гварини, известный своими умом и проницательностью. Именно он сейчас сопровождал Никколо и маркиза в неспешной прогулке по великолепным залам родового замка. Гварино прибыл в город по приглашению Леонелло, чтобы преподавать словесность, латынь и греческий в Университете Феррары.
— Как видите, мессер Барбо, — рассказывал магистр, — благие начинания моего синьора позволили мне развить собственную систему преподавания. Цель ее — преодолеть привычное разделение наук на тривиум и квадривиум[22]. Я предлагаю программу обучения, составленную из трех частей. Начальный курс направлен на изучение произношения, а также спряжения глаголов и склонения существительных и прилагательных — словом, правил образования словоформ. Вторая часть, непосредственно грамматическая, посвящена, с одной стороны, развитию методологии, а с другой — изучению синтаксиса, исключений из правил склонения, стихосложения и основ греческого языка, а также углублению исторических знаний. Третий, заключительный курс сосредоточен на риторике с особенным вниманием к работам Цицерона и Квинтилиана, а позже — Платона и Аристотеля.
— Действительно впечатляющая программа, — похвалил Никколо.
— Рад слышать, — с нескрываемой гордостью отозвался Гварино.
— Как вы можете убедиться, мессер Барбо, следуя примеру Гварино, мы работаем над тем, чтобы в Ферраре развивалась культура, близкая к классической, а политическое руководство было прочным и честным. Мы хотим создать городскую цивилизацию, способную оставить позади соперничество, борьбу, интриги и устремиться к обретению знаний, необходимых для улучшения условий жизни, — добавил Леонелло.
Никколо Барбо был в совершенном восторге: д’Эсте представлял собой именно такого мудрого и образованного правителя, который мог бы сыграть роль беспристрастного посредника при заключении соглашения между Венецией и Неаполем. В общем-то, для этого дож и отправил сюда своего советника.
Леонелло д’Эсте, должно быть, догадался о ходе мыслей Барбои спросил:
— О чем задумались, мессер?
— Ваша светлость, я думал о том, что Франческо Фоскари — дож Венеции, которого я сегодня представляю, — поступил совершенно верно, решив провести встречу с
