Элиф Шафак - Ученик архитектора
Повелеваю вам оказывать всяческое содействие главному придворному строителю и его помощникам и делать все от вас зависящее, дабы они успешно завершили свой труд».
Вдохновленные этим указом, Синан и его ученики взялись за дело. В их распоряжении находилось восемьдесят пять рабочих, вооруженных молотами и кувалдами, а также изрядное количество пороха. Вместе с людьми предстояло трудиться и животным – волам, верблюдам, мулам и белому слону.
* * *Подойдя к Айя-Софии, они увидели огромную толпу. Прочная стена из человеческой плоти выросла на пути у рабочих, не позволяя им приблизиться к мечети. Взгляды собравшихся были исполнены мрачной решимости, а губы угрюмо сжаты. Злоба пропитала воздух так густо, что казалась осязаемой. Ученики, которым прежде не доводилось сталкиваться со столь откровенной ненавистью, в растерянности подались назад. Синан, судя по всему, тоже не ожидал подобного. Кровь отхлынула у него от лица, и он, казалось, постарел буквально на глазах.
– Что происходит? – спросил он.
– Люди недовольны тем, что мы собираемся разрушить их дома, – ответил Никола.
– Учитель, позвольте мне поговорить с ними, – предложил Давуд. – Они родом оттуда же, откуда и я. Я сумею найти с ними общий язык. Нельзя допустить, чтобы эти люди стали нашими врагами.
– Он прав, – подхватил Джахан. – Мы должны действовать убеждением, а не силой.
Синан призадумался, закутавшись в плащ, словно его пробирал озноб.
– Ладно, Давуд, будь по-твоему, – произнес он наконец. – Ступай поговори с ними. Объясни этим людям, что мы возместим понесенные ими убытки. Султан дал слово, что владельцы снесенных домов не останутся внакладе. – Потом он повернулся к рабочим и сказал: – Расходитесь по домам. Сегодня мы ничего делать не будем.
На следующее утро улица была пуста. Страсти, судя по всему, улеглись. Но вскоре к Синану подбежал запыхавшийся десятник. Не тратя времени на приветствия, он выпалил:
– Эфенди, беда!
– Что стряслось? – спросил Синан.
– Все наши инструменты похищены, а повозки поломаны. Этот чертов сброд не дает нам работать!
Выяснилось, что по другую сторону мечети вновь собралась толпа, не только превышавшая вчерашнюю размерами, но и еще более озлобленная.
– Что они хотят?
– Твердят, что, мол, этот храм был возведен неверными и потому сносить надо его, а вовсе не их лачуги, – объяснил Снежный Габриэль. – С этим народом нет никакого сладу! Они распространяют о вас самые грязные слухи, мастер, уж простите мне мою откровенность.
– И что же они говорят? – осведомился Синан.
Снежный Габриэль потупил взгляд:
– Они утверждают, будто тот, кто прежде был неверным, никогда не станет истинным мусульманином. Говорят, мол, вы прежде были христианином, а ныне хотите спасти христианскую церковь, разрушив жилища мусульман.
– Мечети, церкви и синагоги возводятся с одной целью – славить имя Господне, – произнес Синан, задумчиво выгнув бровь. – Тот, кто истинно верует, уважает всякий Божий храм.
Но толпа не слышала его слов и не желала принимать его доводы. В последующие дни неприятности посыпались одна за другой. Рабочие были испуганы. Двух волов нашли мертвыми – несомненно, их отравили. Опасаясь, что подобная участь постигнет Чоту, Джахан перестал брать слона на стройку. Работа стояла: ни один гвоздь не был забит, ни один камень не сдвинут со своего места.
Неделю спустя Синан вынужден был послать к главному кади учеников, дабы те попросили у него помощи. Кади, седобородый старик с ввалившимися глазами на настороженном лице, выслушав их рассказ, пришел в ярость. Однако обрушил он эту ярость не на зачинщиков беспорядков, а на самого архитектора.
– Ваш учитель имел дерзновение написать султану, и наш великодушный правитель отнесся к его просьбе уважительно, – процедил кади. – А в результате главный придворный строитель, воспользовавшись милостью султана, посеял среди его подданных смуту и раздор.
– Эфенди, но в чем же виноват мастер Синан? – спросил Джахан. – Эти люди незаконно построили дома вокруг Айя-Софии, и теперь…
– Все это мне известно, – перебил его собеседник. – Посмотрим, можно ли тут чем-нибудь помочь. Но не ждите чудес.
Приунывшим ученикам оставалось лишь покинуть дом кади. Джахан понимал, что на помощь им рассчитывать не приходится. Даже те, кто в состоянии что-нибудь сделать, предпочтут не вмешиваться из лени, злобы или зависти к успехам Синана.
Трудно сказать, чем бы все закончилось, если бы не фетва,[28] изданная вскоре после этого. Слова верховного муфтия пролились на город подобно благодатному дождю и затушили все большие и малые пожары.
Вот что там говорилось:
«Вопрос. Некоторые утверждают, что коль скоро святая мечеть, восстанавливаемая ныне, прежде являлась церковью неверных, реставрировать ее не имеет смысла, ибо все храмы неверных обречены на разрушение, и это не должно печалить истинных мусульман. Другие вторят им, заявляя, что всякий, потрудившийся на восстановлении храма неверных, и сам становится неверным. Как мы должны относиться к подобным слухам и тем, кто их распространяет?
Ответ. Всякий, кто распространяет столь превратные слухи, сам является неверным и будет подвергнут казни. Всякий, кто препятствует работам по восстановлению мечети, будет наказан. Мечеть необходимо привести в состояние, приличествующее святыне правоверных мусульман».
После появления этой фетвы дела пошли на лад. Уличные сборища прекратились, хотя местные жители и не отказались от мелких происков, время от времени воруя и портя инструменты. Синан и Юсуф вернулись в Адрианополь, дабы завершить возведение мечети Селимие. Джахан был всерьез озабочен этим обстоятельством, ибо в последнее время относился к Юсуфу настороженно. Он до сих пор не знал, зачем тот тайно встречался с итальянцем Томмазо, и не решался спросить об этом напрямую. Мысль о том, что Юсуф останется наедине с учителем, не давала Джахану покоя, но изменить что-либо было не в его власти.
Сам он, вместе с Давудом и Николой, должен был продолжать работу по реставрации Айя-Софии. Поначалу они каждую неделю отправляли учителю письмо, в котором сообщали, что успели сделать. Но постепенно письма стали все более редкими, а потом и вовсе прекратились. Отныне пространство, разделяющее учителя и учеников, стало безмолвным и непроницаемым.
* * *
Синан так никогда и не узнал, до какой степени растерянными и беспомощными ощущали себя его ученики, оставшиеся в Стамбуле. День за днем они пытались убедить обитателей обреченных на снос домов покинуть наконец свои жилища. И хотя времени на то, чтобы перевезти пожитки, людям было предоставлено достаточно, многие продолжали упорно цепляться за насиженное место. Чуть ли не каждый день рабочие становились свидетелями душераздирающих сцен: члены очередной злополучной семьи, обливаясь слезами и извергая проклятия, тащили по улице свой жалкий скарб: посуду, тюфяки, игрушки, колыбель, килим, клетку с птицей.
У Джахана вошло в привычку прогуливаться по окрестностям, чтобы привести мысли в порядок. Иногда он делал это в одиночестве, иногда – в обществе кого-нибудь из своих товарищей. Как-то раз, когда они с Николой проходили по узкому переулку, застроенному обветшалыми мастерскими, к ним подбежали двое босоногих детишек – мальчик и девочка. Судя по внешнему сходству, то были брат и сестра: у них были одинаковые ярко-зеленые глаза, а носы покрывало множество веснушек, придававших их лицам озорное выражение. Волосы у обоих были коротко подстрижены – весьма распространенная предосторожность против вшей.
– Привет, малыши, – сказал Джахан, опустившись на корточки. – Почему это вы гуляете здесь одни? Где вы живете?
Девочка указала на ветхий дом в конце переулка. Никола и Джахан виновато переглянулись. Они собирались снести эту лачугу следующим утром.
Неожиданно мальчик схватил Джахана за руку и со всей силы потянул. Из длинных рукавов рубашки показались его запястья, тоненькие, как два белых прутика. Джахан с ужасом догадался, что мальчик хочет отвести его к себе домой.
– Нет, я не пойду с тобой, – произнес он от смущения слишком резко.
Но дети не собирались отступать. Мальчик продолжал тянуть Джахана, не сводя с него огромных умоляющих глаз, а девочка схватила за руку Николу. В конце концов им обоим пришлось повиноваться.
Стоило ученикам Синана переступить порог лачуги, в которой жили эти ребятишки, как в нос им ударили запахи плесени и гнили. В первой комнате на полу лежал больной, у его изголовья сидела женщина, с ног до головы закутанная в покрывало. Увидев незнакомых людей, она встала и поспешно вышла.
– Это наш отец, – пояснила девочка.
Больной повернулся на звук ее голоса. Взгляд, который он бросил на Джахана, был исполнен муки. Он попытался что-то сказать, но с губ его срывался лишь свистящий шепот. Малышка, ничуть не оробев, наклонилась к отцу, прислушалась и кивнула.
