СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
Вся семья была в сборе. Михаил был мрачен.
Он отвык от людей.
У него был тяжелый упадок духа, после-тюремная тоска. Надобно время, чтобы прийти в себя и вновь научиться беседовать со всеми сразу. Поклонившись родным могилам, и свежему холмику над мятежной сестрой Варенькой, он провел в родном доме ровно сутки, играя в дурачки со старой нянькой Улитой Андреевной.
Наконец, в сопровождении жандармов навсегда покинул родной дом.
…
Сибирь, Сибирь… необъятная русская земля.
Волна декабристов, доживших до нового царствования, вернулась в столицы, срок отбывают сплошь разночинцы. Жизнь их тяжела, полна нужды, духовная деградация стремительна, сопротивление их выражается в путаных бессвязных письмах, которыми завалены канцелярские столы губернского и полицейского начальства. Весть о приезде революционера с мировым именем, коновода революции, вселила в них надежду и бодрость.
Его ждали, как вождя и пророка.
Бакунину определено место поселения в Нелюбинской волости Томской Губернии. В мае 1857 года Михаил Бакунин прибыл к месту назначения и был сдан под расписку начальнику края генералу Гасфорду.
Вокруг простиралась лесостепь, сильные пыльные ветры, окружение убогое, «туземцы», как показалось на первый взгляд.
Что тут можно "делать"?!
Тихое постепенное опошление, как пророчил он себе когда-то Москве. В Москве! А тут Нелюбинская волость… Мимо одна за другой идут партии каторжан. Народ подает по возможности. Из интереса и со скуки подает и Бакунин.
— Что за мешочек у тебя на груди? — спрашивает у рослого бородатого бродяги.
— Земля родная, барин. Там, за Уралом.
— Сам-то откуда?
— Волгарь я, ваше благородие. Речным извозом занимался. Пока не… эх! — и махнул рукой.
Тоска. Но Бакунину вновь везет "по возможности". Могущественный Генерал-Губернатор Сибири Муравьев, троюродный брат Мишеля по матери, нарочно дает крюка в полторы тысячи километров из столицы края Иркутска через таежные хребты и бурные речные перекаты, где в коляске, где верхом по тяжелому сибирскому тракту.
— Мишель! Доброго здоровья. Рад, рад тебе, племянник!
— Николай Николаевич! Коля! Вот куда судьбина занесла!
— Досталось тебе, сам вижу. Отдыхай теперь, сил набирайся, зеленого ешь побольше, ягоды, орехи. Рыба знатная у нас. Где ты обосновался?
— В домишке деревянном, на окраине.
— Ну, вели носить тебе молока, да яичек, да курочек. Я распоряжусь. Да не желаешь ли в Томск? Повеселее, как будто?
И мановением руки Генерала-Губернатора племянник был переведен в Томск и даже устроен на государственную службу к золотопромышленнику канцелярским служителем 4 разряда с правом выслуги первого офицерского чина через одиннадцать лет!
Здесь, в Томске, те же ветры и лесостепь, но есть общество, собственный домик, служба не тяготит, в канцелярии он — редкий гость, ему платят из страха перед Муравьевым.
И полетели дни. Время, свобода, питание. Генерал-Губернатор даже приставил ему слугу из местных, узкоглазого мужичка, мастера на все руки.
— Ты христианин? — зевая спросонок, поинтересовался Михаил, разглядывая малознакомое доселе смуглое монголоидное лицо слуги.
— Да, моя крестился.
— А как тебя зовут?
— Алдын.
— Ну, подай квасу, любезный Алдын!
Михаил будто пробудился. Силы его восстанавливались не по дням, а по часам! Он обошел весь город, познакомился с обитателями, вместе с ними стал выезжать в таежные сопки. Здоровье, здоровье его восстанавливалось, как в сказке, могучее, прежнее, оно уже распирало грудь, звало к деятельности.
А край-то!
Тысячи километров во все стороны, таежные хребты, могучие реки! Десятки племен! О многом беседовали два образованных родственника, любуясь на таежные дали, вереницы горных хребтов, синие стремительные реки.
Однажды по служебным делам Муравьев вместе с Мишелем поехали к бурятскому тайши. Тайши жил в роскоши, имел несколько комнат, кое-как говорил по-русски, но, как все зависимые люди, очень боялся начальства. Угостив гостей на славу, он пригласил их в другую комнату. Муравьев стал расспрашивать о состоянии края, о здоровье населения, о промыслах. Тайши ужасно робел перед гостями и все хотел было снова накормить их до-отвалу жареным мясом, лепешками и бурятской водкой, чтобы выпроводить поскорее.
По здешним обычаям, сытый гость долго не сидит.
— Извольте обедать, бачка!
— Рано, друг мой. Еще аппетит не пришел.
Тайши решил, что Аппетит — это чиновник, которого необходимо дождаться. А того нет и нет! Еще через полчаса он осмелился вновь предложить угощение. Уж больно хотелось поскорей выпроводить высокого гостя!
— Угощайтесь, бачка! Барана молодого зарезали, блюдо простынет.
— Спасибо, щедрый хозяин, но как можно есть без аппетита!
Тайши взмолился.
— Бачка! Вы себе кушайте, кушайте. Аппетит — маленький человек, ну, придет после, мы его после и накормим.
Множество подобных историй мог рассказать, посмеиваясь, Николай Николаевич Муравьев своему племяннику. А сколько выслушать взамен!
Михаилу же была интересна политика, пусть не европейская, классическая, но международная, восточная.
— Что есть опиумные войны в Китае, Николай? Кто наживается?
— Гнусные козни англичан. Привозили опиум полными фрегатами, продавали тут же в порту, погрузили в дурман чуть не весь Китай. Власти насилу спохватились.
— Одолели?
— Еле-еле. Слаб Китай. И пока англичане посягают на Пекин, наши земли в опасности.
— Граница укреплена?
— Да нет никакой границы, в том-то и дело! Амур ничей! А как сейчас Крымская баталия окончена, флоты свободны, так и поспешат сюда вновь грабить Китай. Жди вторую опиумную.
Муравьев был не чужд передовым идеям, главная из которых — освобождение крестьян. Мишель, государственный преступник, в своих мечтах уже поставил его во главе революционного республиканского войска Соединенных Штатов Сибири, призванного уничтожить Австрию и учредить славянский союз! Муравьев смеялся до слез. Он не собирался задерживаться в этой глуши, его успехи приближали его к заветной карьере: стать русским консулом в Париже либо в иной европейской столице.
О многом говорили они всерьез, много шутили. В его обществе, в целебном чистом таежном углу Мишель "возстал" в который раз!
И взялся за переписку с внешним миром. Первому, кому посылает письмо, — в Лондон, Герцену
— Прежде всего позволь мне, воскресшему из мертвых, поблагодарить тебя за благородные симпатичные слова, сказанные тобою обо мне печатно во время моего печального заключения. Они проникли через каменные стены, уединившие меня от мира, и принесли мне много отрады…
Он же всегда любил писать письма!
О, переписка, привилегия и наслаждение свободного человека!
Он пишет домой, Татьяне, брату Николаю, пишет Каткову, пишет всему свету, всем, с кем хотел бы поговорить! А уж в "Колокол" Александру Герцену и Николаю Огареву улетели с десяток писем-тетрадей, он уже публикуется там, в самом "Колоколе".
Но письменного общения мало, мало.
