Вероника Тутенко - Дар кариатид
Не держась за перила, бывшая узница впорхнула на второй этаж.
Здесь было спокойнее и даже уютнее, но война похозяйничала и в этой комнате. Как легкий первый снег, весь второй этаж устилал пух из вспоротых подушек. Нетающий снег поднимался от ветра шагов и снова, грустно кружась, опускался назад на паркет.
Мимоходом Нина бросила взгляд на казавшиеся некогда грозными черные кресла и черный диван. Теперь вспоротая кожа дыбилась пружинами.
Зеркало укоризненно отражало расколотой поверхностью остатки былого уюта. Нина мельком поймала в треснутой паутинно глади своё отражение и поспешила в розово-голубую комнату.
Но теперь от былого девического, воздушного уюта не осталось и следа.
С разбитого рояля свисала кукла в голубом платье. Кверху вспоротым плюшевым брюхом лежал на усыпанной осколками и пухом голубой дорожке рыжий медвежонок.
Нелепым белым зверем щетинились в углу истерзанные подушки и перины.
Только внутри шкафа царил порядок. Аккуратно развешанные в ряд платьица, как кошки, так и льнули к рукам разноцветным крепдешином, крепжежетом: «Примерь». Нина взяла одно наугад, поманившее насыщенным бирюзовым, щедро отделанном кружевами. Пышный низ едва доходил до колена. Коротки оказались и другие наряды Ирмы, и Нина с досадой бросила яркий ворох на пуховую груду в углу, похожую на странного белого медвежонка.
Зверь неожиданно рыкнул, встал на дыбы и рассыпался на белые клочья. Из пуховой груды с радостным лаем выкатился комочек белого меха.
— Меккен! — так и всплеснула руками девушка.
Собачонка ещё звонче завизжала, отчаянно завиляла хвостом.
Нина опустилась на корточки, а Меккен изловчился, лизнул её в нос. Девушка погрустнела.
— Не могу я взять тебя с собой, Меккен. У тебя хоть дом, а у меня и дома нет. Не знаю, что завтра будет со мной. Куда я возьму тебя, сам подумай?
Питомец Шрайберов жалобно заглядывал Нине в глаза, жадно вслушиваясь в интонации знакомого голоса.
Девушка вспомнила про утку на кухне, взяла собачонку на руки и сбежала с ней вниз. Поставила утятницу на пол. Меккен жадно набросился на птичье мясо, а Нина бросилась к двери.
Жалобное повизгивание Меккена и его пронзительный взгляд саднили врезавшимися в память осколками.
На улице Нина спохватилась, что совершенно забыла примерить босоножки своей немецкой сверстницы, но возвращаться туда, где Меккен ждет от нечужого человека заботы и ласки, было немыслимо. Девушка пошла быстрее. Каждый шаг отдавался колючей, режущей болью. Мелкие осколки, усыпавшие пол, врезались-таки в загрубевшие ступни. Нина остановилась, чтобы извлечь причину боли. Из ранок сочилась кровь.
Поморщившись, девушка продолжила путь. Нина направлялась к Черному замку. Уж там-то точно, как в огромном магазине, найдутся для неё и платья, и новая, прочная обувь.
У входа в замок Нина в нерешительности остановилась. Было странно представить, что четырехэтажный великан вдруг опустел. Наверняка хоть в одной из комнат кто-то да остался. В памяти снова прозвенел заливистый голосок Меккена.
Нина сдвинула брови и решительно шагнула вперед. Мрачноватые и праздничные покои встретили её тишиной; что-то противоестественное было в этом молчании, как будто дом вдруг онемел.
Девушка дошла до лестницы и обернулась. В углу лежали поверженные железные истуканчики. «Поэтому так тихо», — черным лебедем скользнула мысль. Следом другая: «А целы ли лебеди?»
Нина хотела даже сначала вернуться на озеро, а уже потом исследовать гардеробы красавиц-сестёр. «Вроде бы были», — смутно нарисовало не то воображение, не то память, успевшая на ходу выхватить из цветущей зелёной панорамы лебедей, черные фигурки, похожие на немецких вдов и матерей, которых война одела с головы до ног в траур.
От мыслей-лебедей захотелось зарыться с головой в не-черный бархат, кружева, белоснежные, розовые, как яблоневые и вишневые сады, захватившие Германию в дурманящий, ласковый плен.
Нина не заметила, как оказалась на последнем четвертом этаже. Девушка стояла у окна, откуда могучим частоколом высился ряд крепких дубков.
Расплавленным зеркалом приглашало посмотреться в тёмную глубину озерце. Как заведённые, чёрные фигурки скользили по его прохладной глади.
Раз… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Внимательным взглядам Нина прошлась по изогнутым шеям. Облегченно вздохнула и отошла от окна, остановилась посередине комнаты, ближайшей к лестнице. Как и во всём доме, здесь каждый метр был оккупирован беспорядком. Дыбились пружинами вспоротые черные диваны и кресла. Жалко громоздились изломанные столы и стулья. Портреты недоумённо взирали на крах былого уюта из искалеченных рам. Одному холсту досталось особенно. Картина лежала ничком посредине комнаты. Рваными ранами зияли следы от пуль, стреляли несколько раз, как в опасного врага, чтобы убедиться: уничтожен. Повинуясь тому щекочущему любопытству, которое заставляет ребёнка шагнуть в незнакомое тёмное помещение, Нина повернула картину и тут же отшатнулась от неё. На неё смотрели холодными безднами голубые глаза Развязавшего Войну. Девушка поспешила перевернуть картину, взгляд Нины заметался по комнате и нашёл приют на распахнутой дверце шкафа, откуда вот-вот грозило вывалиться розово-белое кружевное облако. «Только на бал в таких платьях, — подумалось Нине. — Куда мне». И она решительно отвергла воздушный соблазн.
Зато в другой комнате она обнаружила очень удобное зелёное с белым воротничком платье на каждый день и нарядное красное. Но красное было похоже на то, что когда-то подарила ей хозяйка Черного Замка. Слова Стефы о сгинувшей в огне крематория женщине, носившей платье по итальянской моде, пронеслись в мыслях неприятным воспоминанием, и Нина отбросила и это платье. С удовольствием перед огромным трюмо (ещё больше, чем в доме Шрайбера!) переоделась в зеленую обновку. Не меряя, прихватила с собой поманившее яркостью голубое платье. Изношенный в прах серый в полосочку ситец повержено, лежал на полу. Не было недостатка в доме и в обуви. Нина выбрала зелёные туфли на низком каблуке и белые носочки к ним. Обувь была немного велика, но девушка подумала, что так даже лучше, не набьет мозоли. К тому же, туфли как нельзя лучше подходили к её новому платью, и оставить их в Черном Замке было невозможно. Про запас Нина захватила бежевые ботиночки, совсем без каблука. Эти пришлись как раз в пору и были ещё удобнее зелёных, хотя и не так красивы.
Наряды обступали, как враги, так и просились в руки. «Примерь меня, и меня…», как будто хотели навсегда захватить темноволовую красавицу в шёлково-бархотный плен. Но надо было спешить. Каждый день теперь непредсказуем. А в бараке скоро проснутся. Не время сейчас крутиться у зеркала.
Тем не менее, Нина все-таки решила на минуточку остановиться у озера.
Черные лебеди всё так же величественно и грустно скользили по темной глади, медленно поднимали и опускали красные клювы. Зеленые листочки нелепо оборвавшимися юными древесными жизнями плавали по озеру и казались похожими на потерявшиеся в океане кораблики…
* * *…Бульона и мяса хватило еще и наутро. Подкрепившись, узники выбрали себе из ряда велосипедов, стоявших у стены дома с голубятней, по одному и поехали в сторону Лангомарка.
Толком ездить на велосипеде Нина не умела. Как-то пару уроков ей дал Габриш, но этого оказалось не достаточно, чтобы уверенно держаться в седле совсем ещё новенького двухколёсного голубого красавца. Иван со старшими сыновьями, как оказалось, ездить на велосипеде умели, и даже, к удивлению Нины, Надя и Павлик управлялись с велосипедом лучше неё.
— Пока все были на работе, Ирма и Курт давали нам покататься на велосипеде, объяснил Павлик в ответ на пристрастные расспросы Нины.
— Это ещё что, — похвалился Илья. — В Брянске мы на велосипеде с рамой катались, — провел он рукой от седла к рулю, показывая, где находится эта самая рама. — Так на них кататься тяжелее.
— Упадешь, так уж упадешь! — подтвердил Володя и уехал вперед.
Иван с остальными детьми поспешили за ним, оставив Нину далеко позади.
Велосипед по-прежнему не слушался, но скользить по узкой лесной дорожке было легко и приятно. Семейство Ивана уже скрылось из виду.
Тёплый ветерок колыхал деревья в такт многоголосому утреннему птичьему концерту.
Девочка хотела было окликнуть уехавших вперёд, но переднее колесо наскочило на толстую ветвь. Беспомощно попытавшись проехать по воздуху, велосипед, как норовистый конь седока, сбросил девочку в кусты.
От неожиданного удара в глазах так и заплясали солнечные зайчики.
Нина потёрла ушибленное место и, морщась от боли, поднялась на ноги. На коленке сквозь белую, чуть подрумяненную весенним солнышком кожу проступало уродливое синее пятно.
