Энн Райс - Плач к небесам
— Я люблю только тебя, — прошептал он.
Ослабевший от вина, совершенно разбитый, он побрел от алтаря к дверям.
Если бы он не наткнулся на какую-то кушетку в маленькой гостиной наверху, то ему стало бы совсем плохо.
Тонио лег на кушетку и закрыл глаза. Отчетливо услышал голос матери: «Мне нужно было убежать с бродячей оперой». И заснул.
* * *Когда он проснулся, было тихо. Конечно, званый вечер уже давно закончился. Быстро поднявшись, Тонио вышел на лестницу. Скорее всего, Гвидо в ярости. Может, он даже уехал домой один.
Внизу в огромных залах осталось лишь несколько гостей, и повсюду двигались слуги, собирая салфетки и бокалы на серебряные подносы. В воздухе пахло табаком, а одинокий человек за клавесином, любитель, играл какую-то душевную мелодию.
Трое оставшихся скрипачей болтали друг с другом. Увидев среди них Франческо, Тонио бросился к нему вниз по лестнице.
— Ты видел Гвидо? — спросил он. — Он уехал домой?
Франческо, вынужденный играть почти всю ночь, заметно устал и в первый момент, кажется, не понял, о чем его спрашивают.
— Он, наверное, сердится на меня, Франческо. Я заснул. Думаю, он искал меня, — объяснил Тонио.
И тут Франческо улыбнулся.
— Он не будет сердиться на тебя, — сказал он странным доверительным шепотом.
Потом осторожно положил скрипку в футляр и, захлопнув крышку, встал. Но, увидев, что Тонио глядит на него с полным недоумением, снова улыбнулся и многозначительно посмотрел на лестницу, ведущую на верхний этаж.
Тонио подался вперед, словно пытаясь услышать невысказанное. Франческо снова показал глазами наверх.
— Он с графиней, — шепнул он в конце концов. — Так что жди.
Какое-то время Тонио просто смотрел на Франческо. Он смотрел, как тот собирает ноты, как прощается с остальными. Как уходит.
Оставшись один на пороге огромного пустого зала, он словно заново пережил их короткий разговор и под его впечатлением медленно приблизился к лестнице.
И сказал себе: «Это неправда. Ерунда какая. Наверное, я не так понял».
Конечно, Франческо не мог знать, что они с Гвидо — любовники. Никто этого не знал.
Но, оказавшись в начале темного коридора на верхнем этаже, Тонио почувствовал, как его трясет.
Он прислонился к стене. Голова снова кружилась, и неожиданно ему захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. Но все равно он стоял неподвижно.
Ждать ему пришлось недолго.
В другом конце коридора отворилась дверь, и в потоке света, хлынувшем на ковер с цветочным узором, показались графиня и Гвидо. Пухленькая, маленькая графиня по-прежнему была в изысканном бальном платье, но теперь темные волосы свободно ниспадали ей на плечи. Гвидо, нежно обернувшись к ней, наклонился, поцеловал ее и раскланялся.
Их силуэты нечетко просматривались в полутьме. Графиня ушла, и вместе с ней пропал свет. А Гвидо двинулся к лестничной площадке.
Тонио безмолвно смотрел на приближающийся неясный силуэт.
Но когда он увидел выражение лица учителя и их глаза встретились, у него не осталось больше ни малейшего сомнения.
12
Он плакал. Плакал навзрыд, как ребенок, не в силах смириться с тем, что происходило. Гвидо обманул его. Гвидо намеренно причинил ему боль. И если вначале он высказал учителю много гневных слов, это была лишь паническая, отчаянная попытка утаить боль этого ужасного момента.
А теперь Гвидо говорил с ним обычным холодным ровным голосом, не объясняя ничего! А чего он, собственно, ожидал? Извинений или даже лжи? Но учитель сказал, что предупреждал его. Что он будет встречаться с женщинами, где и когда представится возможность. И что это не имеет никакого отношения к любви, которая их связывает.
— О-о-о, но ты выставил меня идиотом! — прошептал Тонио. Мысли у него путались, и он не мог проследить за последовательностью обвинений.
— Как это выставил тебя идиотом? Ты думаешь, я не люблю тебя? Тонио, ты — моя жизнь!
Но Гвидо не просил прошения, не раскаивался. Не обещал покончить с этим. Лишь повторял своим низким голосом одни и те же слова.
— Это случилось только сегодня ночью или это уже было не раз? О, это уже было не раз.
Гвидо не отвечал. Стоял молча, сложив на груди руки и глядя на Тонио с таким видом, словно намеренно отгораживался от него и не понимал, какую боль ему причинил.
— Но тогда как давно это продолжается? Когда это началось? — кричал Тонио. — Когда меня стало для тебя недостаточно?
— Недостаточно? Ты для меня — весь мир, — мягко сказал Гвидо.
— Но ведь ты не бросишь ее...
Гвидо промолчал.
Дальше говорить было бесполезно. Тонио знал, что ответы будут те же самые; он оцепенел, понимая, что под ним снова может разверзнуться та бездна, снова может нахлынуть отчаяние, унося его к прежним мукам. Боль казалась непереносимой. Она отдавалась в каждой клеточке его существа. Маленький мир, созданный им для себя, зашатался и грозил вот-вот рухнуть. И не важно, что когда-то он узнал и большую боль. Та боль казалась теперь нереальной, а подлинной была эта, нынешняя.
Он хотел встать, уйти, чтобы не видеть больше ни Гвидо, ни графиню, вообще никого.
— Я любил тебя, — прошептал он. — Для меня не существовало никого, кроме тебя. Никогда не было никого другого.
— Ты любишь меня и сейчас, и для меня нет никого другого, кроме тебя, — ответил Гвидо. — Ты это знаешь.
— Не говори больше ничего. Оставь это. Чем больше ты говоришь, тем хуже. Все кончено.
Но не успел Тонио произнести эти слова, как понял, что Гвидо приближается к нему.
И как только он подумал, что, конечно же, ударит этого человека, то почувствовал, что разворачивается к нему. Похоже, в таком состоянии он не мог сопротивляться. То есть только сам Гвидо мог защитить его от жестокости Гвидо. И когда учитель снова прошептал: «Ты — моя жизнь», в его словах звучала такая мука и такое страстное желание, что Тонио тут же отдался ему.
Гвидо целовал его медленно, с наслаждением. Страсть накатывала волнами, то вознося Тонио ввысь, то чуть утихая, но лишь перед тем, как снова подняться.
Когда же все было кончено и они лежали близко, переплетясь руками и ногами, Тонио прошептал Гвидо на ухо:
— Объясни мне, как понять это. Как ты смог так сильно обидеть меня и при этом ничего не почувствовать? Я бы ни за что на свете не причинил бы такую боль тебе, клянусь.
Ему показалось в темноте, что Гвидо улыбнулся. Но это была не кривая ухмылка, нет. Скорее эта улыбка таила в себе печаль, а за его вздохом скрывалась тяжесть какого-то прежнего опыта.
И обнял он Тонио с каким-то отчаянием: прижал к груди так крепко, словно кто-то собирался его отнять.
— Придет время, мой прекрасный, и ты это сделаешь, — сказал маэстро. — А пока покажи мне свою великодушную щедрость.
У Тонио слипались глаза. Помимо своей воли он проваливался в сон. Он хотел возразить Гвидо, но ему казалось, что он упустил какую-то важную часть загадки, хотя и успел разглядеть, насколько она сложна. В душе его роились какие-то страхи, которых он не мог озвучить, но он знал, что в этот миг Гвидо любит его, а он любит Гвидо и что если он попытается нащупать упущенную часть загадки, то опять почувствует себя глубоко несчастным.
* * *Он смирился с этим. Чувствуя себя бессильным что-либо изменить, смирился. Последующие дни показали, что он поступил мудро: Гвидо теперь принадлежал ему еще больше, чем прежде.
Но один горький урок Тонио усвоил: не Гвидо удерживал его от знакомства со светловолосой девушкой. Ее картины словно в насмешку вспыхивали то и дело в его памяти. Он испытывал чувство вины за то, что пошел тогда в часовню, потому что знал теперь, что мог бы приблизиться к ней, не вдаваясь в объяснения перед Гвидо, и тем не менее не осмелился это сделать, и всякий раз, когда она оказывалась на его пути, лишь неловко молчал и чувствовал себя совершенно несчастным.
Но в последующие месяцы любовь к Гвидо наполняла и успокаивала его сердце. Иногда, впрочем, его мучила мысль о том, что у Гвидо есть еще и графиня. Но с ним маэстро был более нежен и ласков, чем раньше, возможно, потому, что сам получил наконец признание как композитор, а ведь он так долго к этому стремился.
* * *Когда снова наступили теплые месяцы года, а с ними неизменные праздники и шествия — и периодические прогулки с Паоло по живописным окрестностям, — стало ясно, что Гвидо чрезвычайно востребован.
Ему были переданы лучшие студенты-композиторы, новичков от него забрали, а с Тонио, считавшимся его звездным учеником, и Паоло, способным удивить любого он привлекал теперь больше великолепных певцов, чем мог принять.
Школьный театр теперь почти полностью передали в его управление, и, хотя маэстро нещадно всех гонял, Тонио все больше любовался учителем, совершенно неотразимым в новых костюмах, оплаченных из его, Тонио, кошелька.
Получив власть, Гвидо стал мягче. Теперь он гораздо реже сердился. А властность его была столь естественной, что Тонио испытывал тайное и острое наслаждение от одного лишь касания руки учителя.
