Энн Райс - Плач к небесам
— Он был вполне собой доволен, впрочем, как и всегда, — сказал Пьеро, холодно, оценивающе посмотрев на Бенедетто.
Он повел Тонио в бильярдную комнату.
— Я хочу поговорить с тобой.
Оттуда были видны весь бальный зал и длинный ряд пар, танцующих менуэт, хотя музыка доносилась слабо и искаженно. Временами, когда разговор становился громче, казалось, что великолепно одетые мужчины и женщины танцуют вообще без музыки.
— Я по поводу Джованни, Тонио. Понимаешь, маэстро хочет, чтобы он остался еще на год, так как обязательно должен попробовать свои силы на сцене. Однако Джованни предложили место в одном хоре в Риме, и он хочет принять предложение. Если бы это была Папская капелла, маэстро наверняка не возражал бы, но это не так... Что ты думаешь об этом?
— Не знаю, — пожал плечами Тонио.
Но он был уверен, что Джованни никогда не будет достаточно хорош для сцены. Тонио понял это еще тогда, когда в первый раз услышал его.
В отдалении в арочном проеме показалась светловолосая девушка. Неужели на ней то самое фиолетовое платье? То, в котором она была почти год назад? Талия у нее казалась такой тонкой, что он, наверно, смог бы сомкнуть вокруг нее пальцы, кожа в вырезе декольте притягивала взгляд нежностью. Брови у незнакомки были не светлыми, как можно было бы ожидать, а темными, дымчатыми, как синева ее глаз, и именно это придавало девушке такой серьезный вид. Тонио мог ясно разглядеть выражение ее лица: вот она слегка нахмурилась, вот чуть вздернула верхнюю губку.
— Но, Тонио, Джованни хочет поехать в Рим, и это самое ужасное. Ему никогда не нравилась сцена и никогда не понравится, но он всегда любил петь в церкви, с самого детства.
Тонио улыбнулся, услышав это.
— Чем же я могу помочь, Пьеро?
— Ты можешь сказать нам, что думаешь об этом, — ответил тот. — Как считаешь, Джованни смог бы посвятить себя опере?
— Спросите Гвидо, вот что я вам посоветую.
— Но, Тонио, ты не понимаешь. Маэстро Гвидо никогда не пойдет против маэстро Кавалла, а Джованни и вправду хочет поехать в Рим. Ему уже девятнадцать, он давно живет здесь, а это лучшее из предложений, которые он когда-либо получал.
Возникла небольшая пауза. Девушка тем временем повернулась, поклонилась, взяла партнера за руку и, качнув юбками, прошла в ряды танцующих.
Неожиданно Пьеро рассмеялся и пихнул Тонио в бок.
— А, вот на кого ты глаз положил, — шепнул он.
Тонио вспыхнул. Он с трудом сдерживал гнев.
— Ничего подобного. Я даже не знаю, кто она. Просто восхищался ее красотой.
Он старался говорить как можно более небрежно. Махнув рукой проходящему мимо официанту, взял с подноса бокал белого вина и поднял его на свет, словно завороженный плеском жидкости в хрустале.
— Скажи ей пару комплиментов, Тонио, и, может быть, она напишет твой портрет, — сказал Пьеро. — А захочешь, нарисует тебя голышом.
— Что ты несешь! — резко оборвал его Тонио.
— Она рисует голых мужчин. — Пьеро рассмеялся, как будто ему очень нравилось поддразнивать Тонио. — Конечно, в виде ангелов или святых, но, в общем, одежды на них немного. Сходи взгляни на них в часовне графини, если не веришь. Она расписала все стены над алтарем.
— Но она так молода!
— Точно! — прошептал Пьеро и широко улыбнулся.
— А как ее зовут?
— Не знаю. Спроси графиню, они знакомы. Но почему бы тебе не остановить свое внимание на какой-нибудь симпатичной даме постарше? С девицами всегда столько проблем...
— Да, в общем, все это пустяки, — резко оборвал его Тонио.
Художница. Расписала стены в часовне! Он был потрясен. То, что он узнал, взволновало его, придавая этой девушке чудесную новую сущность, и неожиданно легкая небрежность ее вида показалась ему более чем соблазнительной. Она словно была сосредоточена на чем-то большем, чем собственная прелесть и необходимость ее подчеркивать. Но она такая красивая! Интересно, венецианская художница Розальба была так же прекрасна? А если так, зачем она тогда занималась живописью? Вообще это все просто бред! Какое ему до этого дело, если она была лучшим живописцем Италии?! И все же у него голова шла кругом, стоило ему вообразить эту девушку с кистью в руке.
Пьеро вдруг показался ему таким беззащитным. Тонио посмотрел на него словно впервые. До него лишь сейчас начал доходить смысл его слов. Этот вопрос для Джованни имел принципиальное значение. От решения его зависела вся дальнейшая жизнь певца, и Пьеро решил привлечь к этому Тонио. Почему именно его, оставалось для Тонио загадкой, хотя уже не в первый раз другие обращались к нему.
— Тонио, если ты поговоришь с ним, он сделает то, что ты скажешь, — озвучил эту мысль Пьеро. — Я думаю, что он должен поехать в Рим, но меня он не послушает. Если он попытается поступить в оперу, его ждут разочарование и унижение.
Тонио кивнул.
— Хорошо, Пьеро. Я поговорю с ним.
Танцы закончились. Светловолосая девушка куда-то исчезла. А потом Тонио увидел издалека, что она идет к двери, снова под руку с тем пожилым господином, и почувствовал острое сожаление. Конечно, это было не прежнее фиолетовое платье, а другое, похожего цвета, с широкими юбками, присобранными с помощью застежек в виде маленьких цветов. «Наверное, она любит этот цвет...»
Но Джованни? Что сказать ему? Он попробует сделать так, чтобы Джованни сам дал ответ на вопрос, что же ему делать, и тогда убедит его последовать собственному убеждению.
Тонио тревожила ответственность, которую на него взвалили. И в то же время ему было приятно, что другие признавали в нем лидера. Теперь многие сблизились с ним, и среди них были не только кастраты. Не так давно студент-композитор Морелло подарил ему копию своей недавней «Стабат матер»[35] с надписью: «Может, когда-нибудь ты споешь это». Дважды за последнее время Гвидо разрешал ему провести занятие с младшими учениками, и это ему тоже понравилось, когда он увидел восхищение и уважение в их глазах.
«О чем я только что думал? Что-то о часовне... О часовне графини! Где она находится?» Вино сильно ударило ему в голову. И графиня, как нарочно, куда-то исчезла. Конечно, любой из слуг мог бы показать ему, где находится часовня. «И Гвидо, наверно, знает. А где Гвидо?» Но он чувствовал, что не должен спрашивать учителя.
— Я безобразно напился, — прошептал он. И, глядя на свое отражение в бокале, добавил: — Ты — сын своей матери!
Кажется, он остался в опустевшем зале один. Он понимал, что ему надо прилечь. Но тем не менее, когда к нему приблизился очередной слуга с бокалом прохладного белого вина, он выпил и его, а затем, тронув слугу за рукав, спросил:
— Где тут часовня? Она открыта для гостей?
Он помнил, что, сгорая от нетерпения, пошел за этим человеком вверх по широкой главной лестнице, а затем вдоль длинного коридора до каких-то двойных дверей. Слуга поднес свечу к канделябру, а затем Тонио остался в тускло освещенном помещении один.
Красивая часовня была полна удивительных мелких деталей. Повсюду посверкивало золото, в любимом неаполитанцами стиле, арки с офортами, колонны с каннелюрами, мерцающие арабески вдоль окон и потолков. Похожие на живых людей статуи были одеты в настоящие атлас и бархат, а покрывало на алтаре украшено драгоценными камнями.
Тонио молча двинулся по проходу меж скамей, опустился на колени на бархатную подушечку у ограждения и сложил ладони, словно собрался молиться.
Над ним подрагивали в тусклом освещении настенные росписи, и ему казалось совершенно невозможным, что это та девушка нарисовала такие огромные и великолепные фигуры: Деву Марию, поднимающуюся в небеса, ангелов с изогнутыми дугой крыльями, седовласых святых.
Крепкие, сильные фигуры выглядели полными жизни, и, глядя на них, он почувствовал прилив любви к девушке-художнице, представил себе, что оказался рядом с ней и в разгар какой-то негромкой и страстной беседы смог услышать, услышать наконец ее голос. Ах, если бы ему удалось когда-нибудь приблизиться к ней во время танцев, то он и вправду услышал бы ее голос, когда она сказала бы что-нибудь своему партнеру! Темные волосы Девы Марии над его головой волнами ниспадали мадонне на плечи, овал ее лица был безупречен, ресницы приопущены. Неужели эту роспись сделала столь молодая художница? Ему вдруг показалось, что это слишком трудная задача для любого мастера. Он закрыл глаза. Опустил голову на правую руку.
Поток нахлынувших эмоций испугал его. Он вдруг почувствовал себя несчастным, у него возникла потребность объяснить Гвидо, почему он пришел сюда.
— Я люблю только тебя, — прошептал он.
Ослабевший от вина, совершенно разбитый, он побрел от алтаря к дверям.
Если бы он не наткнулся на какую-то кушетку в маленькой гостиной наверху, то ему стало бы совсем плохо.
Тонио лег на кушетку и закрыл глаза. Отчетливо услышал голос матери: «Мне нужно было убежать с бродячей оперой». И заснул.
* * *Когда он проснулся, было тихо. Конечно, званый вечер уже давно закончился. Быстро поднявшись, Тонио вышел на лестницу. Скорее всего, Гвидо в ярости. Может, он даже уехал домой один.
