Юрий Вяземский - Детство Понтия Пилата. Трудный вторник
Я ел эту гадость. И так как Рыбак уселся напротив меня и снова стал приставать ко мне своим черным взглядом, я подставил ему сначала щеку, а затем затылок и принялся смотреть в сторону кладбища, словно увидел там нечто привлекшее мое внимание.
«Смотри на меня!» – сурово велел гельвет.
Но я не подчинился его команде.
«На что уставился?» – спросил Рыбак.
«Там кто-то ходит», – солгал я.
«На меня смотри!» – сердито повторил гельвет.
Я не хотел на него смотреть. С каждым мгновением этот человек становился мне все более и более неприятным. Вернее сказать: меня всё больше и больше раздражало, что гельвет пытается мной командовать и словно лезет ко мне в душу. Я решил оказать сопротивление, навязать собственные правила игры.
Поэтому я продолжал сочинять и сказал:
«Смотри, у крайней могилы стоит какая-то фигура».
«Там нет никого».
«Нет, есть… Женщина».
«Не вижу никакой женщины».
«А я вижу… Это старуха».
«Старуха?» – переспросил Рыбак.
А я, всё более увлекаясь игрой, продолжал:
«Конечно, старуха… Она слепая… Смотри, как она…»
Я не успел договорить, потому что в следующее мгновение Рыбак одной рукой вырвал у меня котелок, а другой зажал мне рот.
«Молчи!» – прошипел он.
Я замолчал, как вынужден замолчать человек, у которого зажат рот. И дальше говорил Рыбак.
«Вижу… Кто-то и вправду стоит возле могилы…» – сначала сказал он.
Через некоторое время, всматриваясь в сгущающиеся сумерки, гельвет удивленно добавил:
«Это действительно старуха».
А еще через некоторое время испуганно прошептал:
«Ты прав. Она слепая».
Мне захотелось тоже принять участие в разговоре. Поэтому я вежливо отодвинул руку гельвета со своего рта и в тон Рыбаку, тихо, но не испуганно сказал:
«А рядом, видишь, собака».
«Нет там никакой собаки», – по-прежнему испуганно возразил гельвет.
«Есть, – стал настаивать я. – Собака-поводырь. Слепая женщина не может…»
Но тут Рыбак снова зажал мне рот и уже в полном ужасе оглушительно прошептал мне на ухо:
«Это Морриган! Она сама собака! Она только днем слепая. А ночью видит каждую травинку! Если заметит нас – нам несдобровать!»
Я снова освободил себе рот и сказал нарочито громко:
«Там нет никого, Рыбак. Мне показалось. Теперь я вижу…»
И снова я не успел договорить. И не потому, что гельвет в очередной раз зажал мне рот. А потому, что вытянув руку и указав в сторону кладбища, я вдруг действительно увидел какую-то старую женщину, которая вышла из-за дерева и медленно двинулась в нашу сторону. Волосы у нее были седые и растрепанные, как у плакальщиц или у сумасшедших. Глаз ее я не мог видеть в сумерках и с того расстояния, которое нас разделяло. Но, судя по ее походке, по тому, как она сперва осторожно ставила одну ногу, потом приставляла к ней другую, а затем опять осторожно ставила и неуверенно приставляла…
И стоило ей сделать несколько шагов в нашем направлении, как где-то в глубине кладбища сначала тоскливо завыла, а после сердито зарычала собака, невидимая, но, судя по издаваемым звукам, большая и свирепая.
Помню, что я успел подумать: ну вот, доигрались!
Но тут Рыбак грубо схватил меня за руку, вздернул от земли, и мы побежали. Сначала через плотный, но, слава Гекате, не колючий кустарник. Потом, петляя – между деревьев. Затем выскочили на тропинку и устремились по ней в сторону озера…
Рыбак не выпускал моей руки и тащил меня за собой. Но время от времени останавливался и кричал на меня:
«Почему не слушаешься?!.. Морриган – страшная ведьма! Из ведьм самая злая и сильная!.. И сам бы погиб! И мне бы не поздоровилось!.. В сумерках очень опасно! Намного опасней, чем ночью!..»
Руку он мне отпустил, лишь когда мы выбежали на магистральную дорогу.
(3) Тут пошел дождь. И гельвет велел мне:
«Беги домой. Ты быстрее меня бегаешь. Завтра увидимся. Я тебе всё объясню».
XIV. На следующий день я не пошел к Рыбаку. Я решил, что если я пойду в деревню, гельвет мой от меня скроется, а если не пойду – сам объявится.
Точно! Не через неделю, как я предположил, а уже через день, когда я вышел на утреннюю прогулку, возле порта я встретил Рыбака: он, дескать, пришел в город, чтобы купить себе какие-то поврежденные снасти.
«Сильно испугался?» – спросил мой наставник, когда я его поприветствовал.
«Испугался? Кого?» – Я сделал вид, что не понял вопроса.
«Ведьмы. Которая угрожала нам на кладбище», – пояснил Рыбак. Взгляд у него был зеленым и детским, то есть ласковым и как бы растерянным.
Я покачал головой.
«А почему тогда не пришел?» – спросил гельвет.
Я стал придумывать причину и, заикаясь, сказал:
«Я видел сон. Ты мне приснился и запретил к себе приходить».
Я думал, Рыбак рассердится или, по меньшей мере, выразит недоверие. Но он словно обрадовался и принялся расспрашивать.
«А где ты меня видел?»
«На озере», – стал сочинять я.
«В лодке? Или на берегу?»
«В лодке».
«А лебедь где был?»
«Лебедь плыл за нами».
«И туман был?» – с детским нетерпением и с надеждой на положительный ответ спросил Рыбак.
«Да. Скоро нас окутал туман», – поспешил его обрадовать я.
Гельвет на некоторое время задумался. А потом продолжал расспросы:
«А как туман пришел? Снизу? Сверху? Со всех сторон? Или… – Рыбак сделал короткую паузу и добавил: – Или надвинулся на нас, как занавес?»
Когда так спрашивают, и ты гадаешь, ответ, на мой взгляд, очевиден. И я ответил:
«Надвинулся, как занавес. И накрыл нас сначала сверху, потом снизу, а потом со всех сторон».
Гельвет даже вздрогнул от удовольствия. Потом закатил глаза. А когда вернул взгляд, глаза у него помутнели и встревожились.
«А звуки ты слышал?» – тихо спросил Рыбак.
«Слышал. Конечно», – ответил я.
«Какие?» – быстро спросил гельвет.
Я решил немного помедлить с ответом, чтобы получить подсказку. И тотчас она последовала:
«Музыку слышал?»
«Правильно! Музыку». – Я сделал вид, что удивился.
«А видел что-нибудь в тумане?» – Гельвета снова охватило детское нетерпение
«Видел».
«Башни видел?»
«Да, вроде бы, башни».
«А из чего они были сделаны?» – спросил Рыбак.
На этот вопрос я решил не отвечать и снова стал дожидаться подсказки.
Но ее не последовало, и в радостном возбуждении гельвет лишь повторил вопрос:
«Из чего башни?! Я тебя спрашиваю! Из чего были сделаны?!»
Я постарался представить себе картину, которую мы вместе с Рыбаком рисовали, и мне подумалось, что башням в тумане живописнее выглядеть прозрачными и, может быть, даже… Еще не додумав до конца, я ответил:
«Не знаю, из чего были башни… Но сквозь них можно было видеть. И они, понимаешь…» – Я решил выдержать паузу.
«Что? Что?! Что?!!» – закричал Рыбак и схватил меня за плечи.
«Они как бы светились изнутри», – испуганно и восхищенно произнес я.
Рыбак обмер. Потом закатил глаза. Потом отпустил мои плечи, уронил руки и забормотал на своем наречии.
Потом повернулся ко мне спиной и сказал:
«Пойдем, прогуляемся. Мне надо…» – он не договорил. И мы пошли в сторону гельветской деревни.
Мы молча прошагали чуть ли не половину пути. Тогда Рыбак остановился и объявил:
«Во сне ты прошел через вторые ворота и шагнул во вторую долину. Неужели не ясно?»
Глаза у гельвета опять были ясными и синими.
Ничего мне не было ясно. Но я на всякий случай кивнул. А Рыбак сказал:
«Пойдем, я провожу тебя до дому».
И снова мы молча шагали по берегу озера. И остановились чуть ли не у самого моего дома.
«Сегодня ни в коем случае не ешь мяса, – велел гельвет. – Завтра утром будь у Западных ворот. Вернемся поздно. Мать предупреди».
Где тога?… Я плащ велел приготовить? Ладно, пусть будет плащ… Спасибо, Платон, сам накину… Венок надо сделать. Я забыл приказать… Ты догадался?… Умница наш Перикл… А что за цветы?… Нет, это, скорей, анемоны… Не надо уточнять у Сократа. Красивые цветы. Удачный венок…
Вторая долина. АннуинXV. Встретившись возле Западных ворот, мы отправились сначала на запад, в сторону каменного карьера, но потом повернули на север и шли полями и перелесками, пока не углубились в сплошной лес, показавшийся мне бесконечным.
Мы шли не менее четырех часов, иногда ненадолго останавливаясь и передыхая. И всю дорогу Рыбак развлекал меня своими рассказами.
Учитывая его сбивчивую и путанную манеру излагать вещи, я не стану передавать его речь, а постараюсь кратко и систематизировано изложить то, что мне удалось понять из его объяснений.
(2) По словам гельвета, существуют, Луций, два мира. Один мир – тот, в котором мы родились, в котором живем и который рано или поздно покинем. Знающие люди называют этот мир кранноном. И мы уже познакомились с его богами, когда прошли первые ворота и путешествовали по первой долине.
Помимо краннона есть, однако, другой мир – мир потусторонний, или Мир Иной. Находится он якобы на западе, среди океана, на островах, которые люди называют «островами блаженных».
